Искатель. 1983. Выпуск №4
Шрифт:
Какое- то время Друце сидел, словно окаменев, видимо, потрясенный неожиданным известием.
— Судя по некоторым сведениям, — пришел на помощь Морозов, — Федор с уважением относился к вам, мог просить совета, помощи. Припомните, пожалуйста, у него были враги?
— А что тут вспоминать. Все ясно, как на ладони. Его жена самая настоящая стерва. Еще осенью прошлого года снюхалась со своим «старым знакомым» Савелием, любовь у них в юности была, когда тот жил в Москве. Потом его семья переехала в Сибирь, а теперь он вернулся и снова с Зойкой закрутил.
— Откуда это вам известно?
— Федор рассказал. Стал он замечать, что жена после работы начала частенько задерживаться. То по магазинам, то к подружке, то культпоход в театр до полуночи изобразит. Ну, Федя начал следить за ней… Зойка обычно возвращалась со стороны Ленинского с работы. А тут он заметил, что когда она задерживается, то на 28-м троллейбусе к самому дому подъезжает. Значит, решил он, Зойка от метро «Университет» едет. Там, наверное, и прощаются. И как-то раз, в феврале или марте, когда она сказала ему, что вечером опять задержится, Федя попросил меня поехать с ним, подкараулить у метро «Университет» ее хахаля и набить морду. Ну, мы поддали немного для храбрости, приехали к метро и стали ждать у выхода. А Зойки нет и нет. Потом подъехало к метро такси, стоит и стоит, огонек зеленый не зажигается. Потом подходит 28-й троллейбус, и тут из такси вылезает амбал, метра два ростом, плечи, как у нас троих, если вместе сложить. В кожаной куртке. За ним Зойка вываливается. Он ей руку целует и помогает сесть в троллейбус.
— Ну и как, отлупили вы его? — не выдержал Козлов. Друце невесело засмеялся.
— Да что вы, он бы изуродовал нас обоих хуже трамвая.
— Следовательно, вы предполагаете, что любовник Зои Аркадьевны мог убить ее мужа, чтобы потом жениться на ней? — уточнил Морозов.
— Кто их знает… Здесь скорее другое. Помнится, когда я в середине мая вернулся после отгулов, то Феди на работе не было. Вечером поехал к нему домой проведать. Открывает он дверь, а у самого морда вся в синяках да ссадинах, куда уж тут в магазине появляться. Спрашиваю: «Что с тобой?» — «Гардину, — говорит, — вешал, сорвался с табуретки». И смеется… Я не стал допытываться, а сам подумал: может быть, у него все же состоялся «мужской разговор» с Савелием?
— Скажите, Роберт Иванович, каким образом Хабалову стало известно имя этого человека? — вступил в разговор Козлов. Товаровед недоумевающе повернулся в его сторону:
— Так Зойка сама сказала. После того случая у метро Федя припер ее к стенке, говорит, товарищ ее с хахалем у троллейбуса видел. Ну, она и призналась про «первую любовь». А потом сам откуда-то о Савелии много узнал. Федя, как выпьет, обязательно Зойкиного любовника ругать принимается, грозить. «Подумаешь, — говорит, — один на один на медведя ходил. Посмотрим, как запоет, если за золотой песочек притянут. Зря, что ли, Савелий резиновые болотные лыжи достал. Не иначе хочет из Магадана золотишко вывезти. Самолетом нельзя, зимой по тайге замерзнешь, а летом тони. Вот для того и лыжи — не засосет».
Друце вдруг замолчал, словно испугавшись, что сказал лишнее. Затем торопливо закончил:
— А больше я ничего не знаю.
— Спасибо, Роберт Иванович. У нас к вам просьба: никому ни слова о содержании нашей беседы.
— Ну, как тебе эта версия? — спросил Геннадий, едва они сели в машину, чтобы ехать на Петровку. — Вроде бы все сходится: ключ Савелию могла дать сама Хабалова и сообщить, что уходит из дома, а муж подшофе, действуй. Потом дождалась любовника где-нибудь на улице, узнала, что и как.
— В предположении, что Савелий мог убить мужа, есть логика. Но вряд ли он сделал это на почве ревности. Другое дело, если Хабалову удалось узнать, как намекает Друце, что-то о золотом песке…
В столовой Морозов думал о Лаевском, чья фамилия оказалась в записной книжке убитого гравера. Он вспомнил, что тогда этот престарелый художник-реставратор держался надменно, интуитивно чувствуя: серьезных улик против него нет. А когда тучи стали сгущаться, вывернулся прямо-таки виртуозно: написал заявление в Министерство культуры с просьбой принять в дар государству из своей коллекции часть картин на сумму 200–300 тысяч рублей и собственный особняк, чтобы переоборудовали в музей, а его утвердили смотрителем. Убыток невелик — по международным ценам коллекция стоила около десяти миллионов рублей, — но должный эффект был достигнут.
Затем в памяти всплыла Ирина, «шемаханская царица», как называл он ее про себя. Борис знал, что сыграл не последнюю роль в судьбе этой красавицы, заставив по-новому взглянуть на себя. Как-то она сейчас, нашла ли силы изменить свою жизнь?
— Гена, помнишь Ирину Берг, которая жила у Лаевского? — Морозов отодвинул тарелку с так и не доеденным борщом.
— А-а… черноглазая красавица? Не то жена, не то дочка. Она вроде уйти от него собиралась? Что это ты вспомнил?
— Вспомнил потому, что нужно всерьез заняться изучением Лаевского и его окружения. Пока не отработаем эту линию, окончательных выводов делать нельзя. Вот ты и займись меценатом.
Новые сведения, полученные Морозовым в ходе допроса Друце, в корне меняли дело. Поэтому Нарышкин решил не мешкая вызвать Зою Аркадьевну на допрос.
В третьем часу дня Хабалова несмело вошла в кабинет следователя. Черный костюм и такая же косынка на шее, прямой маленький нос распух от слез, уголки губ скорбно опущены — словом, весь вид этой женщины свидетельствовал, что она глубоко переживает гибель мужа.
— Здравствуйте, Зоя Аркадьевна, прошу садиться. — Она устало опустилась на стул, и Нарышкин с удивлением почувствовал тонкий аромат дорогих французских духов. — Как ваше самочувствие? — поинтересовался он, глядя в лицо Хабаловой.
— Лучше не спрашивайте. — Хабалова поднесла к глазам платок.
— Я вам сочувствую и думаю, с вашей помощью мы найдем преступника. Успокойтесь. — Нарышкин начал заполнять шапку протокола.
Зоя Аркадьевна сделала несколько судорожных глотков, словно ей не хватало воздуха. Потом убрала платок в сумку, показывая, что готова к разговору. Николай Николаевич отложил авторучку.
— Вы очень любили своего супруга?
— А как же иначе? Прожить двенадцать лет вместе…
— Извините за нескромный вопрос, тогда зачем вам любовник?
Хабалова вспыхнула, резанула следователя злым взглядом:
— С чего вы это взяли?
— У меня, есть основания спросить вас об этом, — несколько жестче обычного ответил Нарышкин. — Все вопросы я протоколирую и прошу относиться к ним с должной серьезностью. Итак, меня интересует все, что касается вашего знакомого Савелия.
— Клянусь вам, он не убивал! И оставьте его в покое!
Это было сказано с такой эмоциональной силой и уверенностью, что Нарышкин на мгновение заколебался.
— Клятва не является доказательством. Следствию нужны факты. Можете вы подробно рассказать, где он был в тот день?