Искатель. 1983. Выпуск №4
Шрифт:
— Сказать тебе кой-чего надобно. Мало ли что с нами завтра будет, дак чтоб знал. И вот думаю, нужно ли?..
— Ежели не нужно, так пошто и говорю заводить?
Аким огляделся и стал забирать левее. Федька побрел следом. Сколько-то шли молча. Потом Федька снова заговорил:
— Мне ведь лишнее и знать ни к чему. Попаду где-нито на съезжую, так под батогами, может, чтоб били меньше, и сболтну чего лишнее. А жизнь у меня такая: сколько-то гуляю, сколько-то в подклете сижу. За что имают — не знаю. Чужое к моим рукам не липло, а завсегда били, как татя, да на цепь саживали. Словом, ныне гулящий я…
— И много эдак-то сиживал?
— И не упомню… Да ведь все время сбегал. Как пустят тюремных сидельцев на базар корма собирать, так и сбегу. И в веревках бежал, и в цепях бежал… Душно мне в четырех стенах, воздуху мало.
— И прибился бы куда. Не век же по белу свету мотаться.
— Пробовал, да не верили мне люди. Как на волка глядели и не верили…
— А супротив господ не бунтовал?
— Не было к тому случая… Слыхал да и звали не раз на воровство-то. Да не тянуло на те дела.
Аким открыто усмехнулся:
— Знать, прощал своим обидчикам?
— Не прощал! И до сих пор кой-кому не простил… Было как-то: повстречал на узкой дорожке дьячка, кой обиды мне многие наделал. И волен был над ним что хошь содеять. И кистень в руке, лес густой и сумерки. А он как пал на колени, как замолился о детках своих… А у него — точно я знал — шестеро: один другого меньше. Так у меня руки и опустились. Зол я был, а жалостлив, не в меру жалостлив. Ткнул его паскудной мордой в грязь, плюнул в спину и ушел… И приметил с той поры, что зол я только тогда, когда неправда в очи прет…
Аким ухватил Федьку за рукав.
— А ежели тебя сейчас позовут на бой — откликнешься? Али пождешь, пока другие вперед тебя головы в огонь сунут?
Федька ответил нерешительно:
— А вот как позовут… И будут все, кто рядом, до смерти за одно стоять. Тогда сразу и решу… А ежели так, чтоб пошуметь-пограбить да прыснуть в сторону, — пальцем не шевельну.
— Экий у тебя разум-то! — не то одобрил, не то усмехнулся Аким. — Я-то поначалу думал: ухватишь чего с воза да сбежишь.
— Моя спинка с чужой дубинкой давно побратались. Только рек я тебе уже, что к татьбе охоты нету. А лишнего про себя и на исповеди не скажу: язычок смалчивай, я за тебя бедой плачивал.
— Чую, ошибался в тебе, Федор, и, наверно, пора до конца открыться. Так ли?
— Тебе виднее.
— Пойдем-ка к деревне, на дорогу поглядим. А уж потом к риге вернемся, там тебе вместе с Демкой все и обскажу…
— Посидели бы, — предложил Демка, когда Аким с Федькой воротились от деревни, — чай, ноги-то не казенные. — Голос Демки шел из крапивы, а самого его не было видно, и потому Федька усмехнулся тишком: стоят среди ночи два мужика оружные и разговаривают с копной крапивы…
— Мы за тем и пришли, — сказал Аким и шагнул к углу риги. — Помнится, где-то здесь бревно видел… Сам-то не озяб?
— Ништо, я ж на холстине. Да и кафтанец из стрелецкой сумы греет справно.
Аким нащупал у стены бревно, посбил ногой крапиву.
— Вылазь-ка сюда, разговор есть.
Задев крапиву голой рукой, Демка чертыхнулся и выбрался к углу.
— Садись и ты, Федор. Нам с тобой потом еще погулять придется.
Аким заговорил тихо и внятно:
— Люди вы нынче вольные, мне в кабалу не писаны и, стало быть, завтра поутру можете топать куда вам захочется… Дорога наша общая кончилась. Должны нас были встретить здесь люди верные, ан по-иному все обернулось: либо их побили, либо угнали куда… И получается так: ежели вы поутру уйдете, нас останется четверо да дед Трофим пятым. А Томила, знакомец мой давний, только к полудню сюда явится.
— Я-то сразу приметил, что мы с Томилой… — сунулся Демка.
— Погодь! — осадил Федька.
— С Томилой еще один человек должон прибыть, кой далее дорогу подскажет. — Аким ненадолго замолчал. — А при нас имеется казна немалая… И откуда про эти деньги Никитка узнал?.. Правда, при людях в дорогу-то собирались. Может, кто и приметил. А ведь тоже, стервец, из-под Нижнего, земляк… Я-то давненько о его делах слыхивал: он и раньше, сказывали мне, татьбой промышлял. А теперь вот с псами боярскими спутался да, верно, еще кому-то открылся, иначе не полезли бы на нас лихие целой сворой.
— А чьи же те деньги? — не утерпел Федька.
— Чьи? — Аким усмехнулся. — Да наши с Гордеем да Вавилы с Яремой, что на черный день были припасены. Мы до погибели домов наших торговлишку-то вместе вели, вместе и в путь наладились. — Аким помолчал. — Вот теперь и решайте. Я вас при себе не удерживаю, а сказать вам более нечего. Утром и рассчитаюсь за вашу нам службишку…
Федька уловил в голосе Акима какую-то затаенность. «А ведь не все сказал Аким, ой не все. Наперед знает, на что решился, а все боится чего-то. Мне-то большего и знать вроде бы ни к чему. А как ответить?..» Дума раскатилась жаркой волной, ударила в виски.
И вдруг молнией в очах полыхнуло! Дашка! Дарья, Дарьюшка… Ведь ляпнет сейчас Демка: остаюсь, и баста! А ей куда от брата деваться? С ним ведь останется. Я ж ей толком ничего не сказал, не успел. А мог бы и успеть. Она-то, поди, все ждала, а я молчал. И эх!..
А Демка и рек:
— Куда ни кинь — всюду клин! Остаюсь! А куда потом — не все ли равно.
— Об сестре подумал?
— Из-за нее и остаюсь. Ладно бы мне с братом, а то… сестра. С ней далеко не уйдешь. Как от боярина сошли, дак я только за нее и боялся. Каб не она… Сам-то хоть куда и хоть когда.
Аким повернулся к Федьке:
— А ты?
Федька тяжело вздохнул.
— Врать не буду, Аким Иваныч, не с руки мне за чужое барахлишко живота лишаться. — И про себя: «Вот Демка сей миг все переиначил. Я с ним да Дашкой и укатил бы». И вслух: — Погляжу до утра. Утром и решу. — И сразу опять заскребло на сердце: ведь другое хотел сказать… Решился и спросил: — Чтоб не осталось промеж нами обиды, скажи, Аким Иваныч, в какие края путь наладил, к кому пристанешь?
— А тебе-то на что? С тебя, чай, спрос маленький. И так больше чем надо рассказал. И сам-один ничего не решаю. Была у нас одна жизнь, а теперь будет другая. Были дела простые, житейские, вот объявились и поважнее, кои тебе не по разуму. Дак пошто и спрашиваешь? Вона, как засветлеет, и дуй куда знаешь.