Искатель. 2009. Выпуск №6
Шрифт:
Недавно мы с Ирой вновь побывали на любимой улице. Раковая опухоль новостроек пока не успела значительно исказить ее облик. Почти полностью уцелела правая сторона. Сохранился сквер с Патриаршим прудом и вековыми деревьями. Лишь огромный памятник баснописцу Крылову своей несоразмерной массой разрушил интимную романтику пруда с небольшим ампирным павильоном на берегу. Напротив окон нашего бывшего дома как стоял, так и стоит дом, где одновременно с нами жил поэт Александр Галич. Жив еще прекрасный трехэтажный дом на углу Малой Бронной и Малого Козихинского переулка, на верхнем этаже которого жил известнейший тогда конферансье Н. Смирнов-Сокольский. Полностью сохранился и наш дом. Только на стальных евро-дверях квартир теперь нет табличек, около лифта сидит
Да, наше время безвозвратно уходит. Но не будем сожалеть об этом, ворчать и критиковать все. Вспомним лучше слова библейского Екклесиаста, который более двух тысяч лет тому назад учил: «Не говори: «Отчего это прежние дни были лучше нынешних?» — ибо не от мудрости ты спрашиваешь об этом». Каждому, как говорится, свое.
Не так давно я, в который раз, внимательно вгляделся в черты лица Иришиной куклы. Опять меня охватило беспокойство и даже досада, что не могу вспомнить, на кого она похожа. Образ никак не накладывался на память. Я с безнадежной тоской посмотрел в ее глаза, и вдруг… они вспыхнули. Свет глаз пронзил меня насквозь, и в тот же миг я вспомнил. Я все вспомнил!
Запрет был снят. До мельчайших подробностей я вспомнил все, что произошло в то далекое время, и знал даже о событиях, свидетелем которых не был. И я понял, что это был Знак.
Я должен был рассказать людям о том, что произошло. В эпоху накопившегося зла и несправедливости я должен был предупредить людей об их ответственности перед будущим, о возможности досрочного отзыва их душ за безнравственность и тяжкие прегрешения, о том, что судьба древнего Вавилона может повториться с его преемником. И я написал о том, что случилось в те далекие годы в нашей квартире дома № 20 на Малой Бронной.
Теперь эта небольшая повесть лежит перед тобой, читатель. Пусть она лишний раз напомнит один из основных Законов Высшего Разума: «Да воздастся каждому по делам его!»
Михаил Федоров
ЗЕЛЕНАЯ ПУРГА
Природа щедро одарила Землю. Раскидистые леса бархатными обручами обхватили срединные широты ее северного полушария, от которых выше на север потянулись тундровые поля, сползающие в океан, а ниже на юг — степные, перетекающие в солончаковые пустыни. С северных хладных и с южных жарких равнин хочется под крону дерева, в бор хмельной, где воздуха терпкого вдоволь, где подстила мягкого немерено. И растянуться на перине мха у ствола в четыре обхвата и смотреть в разброс ветвей. Поражаться тому, как смогло это древесное растение мощным богатырем вознестись в небо, так широко расправить плечи и теперь парить над двухметровым — от головы до пят, от левой кисти до правой — человечьим размером. Грудь полнится от ощущения вековой мощи и, кажется, не подвержена ни времени, ни бурям, ни морозам такая вот крепь. И слышишь ухом, ловишь взглядом, вдыхаешь легкими — вечность.
Но по всей этой земле пробивается, лезет из всех щелей поросль с листвой глянцевой, бледно-зеленой, искусственной. Ее много, она напориста, ее упрямству можно только позавидовать, и не знаешь, кто уже вскоре осилит кого, кто покроет землю, кто заполонит — естественный лесной массив или эта татарва гибридная, напускная, долларовая.
Россию охватила банковская лихорадка. Куда ни брось взгляд, всюду одно. От государственных банков отпочковываются коммерческие. Они захватывают старинные особняки, целые архитектурные ансамбли. Возникают прямо на пустом месте и стремительно растут. Экраны телевизоров заполнены холеными лицами недавних заведующих магазинами, таксистов, партийных работников, только что освободившихся
Хопербанк отпочковался от одного привилегированного кредитного учреждения, где, несмотря на солидную государственную вывеску, зарплата была никудышная и люди работали спустя рукава. Во главе Хопра — так его вскоре окрестили — оказалась чета Коркуновых: вальяжный Валериан Валерьевич, истый обкомовец, сменивший после известных событий партийное кресло на банковское, и его вторая жена Марианна Михайловна, оставившая чахлый в то время сберегательный банк ради небывалого по доходности бизнеса. И хотя в ее и глазах мужа еще нет-нет да и вспыхивал страх: вдруг раздадутся гулкие шаги, на пороге появится матрос Железняк с ружьем и все вернется на круги своя, — но, будучи парой расчетливой, они предпочитали жить текущим днем, не заглядывая далеко в будущее.
Конкуренция среди банков обострялась. Какие из них смогли удержаться на плаву год, какие два, а вот Хопер только набирал обороты и лез в гору. Секрет его успеха заключался в том, что он был одним из немногих, кто имел доступ к валюте. Покупал доллары, фунты, марки по одной цене и продавал по более высокой, извлекая из спекуляции невиданную для того времени прибыль. Иной бы тоже захотел подобным образом стричь золотые купоны, но не каждого подпустили бы и на пушечный выстрел к такому пирогу.
Хопербанк получал свои весомые доходы, и уже вскоре ему стало тесно в своем краю. Он запустил щупальца на иные территории. Во многих городах замелькали вывески филиалов и представительств с характерным хоперским гербом в виде реки, по которой движется золотой поток. Так рука банка дотянулась и до города Белодонска, где также было решено открыть филиал.
Для белодонского филиала потребовался руководитель, которого Коркуновым помогли найти старые партийные связи. Они выручали их не раз, выручили и теперь. Оказавшийся безработным после временного запрета коммунистической партии горкомовский аппаратчик Борис Антонович Манин искал применения своим силам и из кожи вон лез, чтобы произвести на банкиров Коркуновых благоприятное впечатление — особенно на женскую половину.
Приодевшись, надушившись, полистав томик Пастернака, он шагнул в почти министерский — громоздкие столы, шкафы с антиквариатом, картины в озолоченных рамах — кабинет.
После дифирамбов, стихов Пастернака, заверений в бескрайней преданности Марианна Михайловна сощурила свои азиатские глазки и протянула вспотевшему Борису Антоновичу пакет:
— Это вам на первое время… Думаю, что хватит…
В пакете оказались стодолларовые купюры. Их на самом деле хватило бы не только на то, чтобы подмаслить директора биржи и открыть в самом бойком ее месте — при входе — обменный пункт валюты, но и на местного центробанковского начальника, лично разрезавшего ленточку в дверях нового обменника. На остатки зеленых Борис Антонович даже умудрился под видом командировки смотаться со своей подругой сердца на Кипр.
Все понеслось как по накатанному: заработал обменник, потекла доходная струя. Очередь за долларами росла не по дням, а по часам. Борис Антонович ревнивым взглядом наблюдал со второго этажа за окошечком кассы, в котором пропадали рубли и откуда появлялись доллары, и до головной боли подсчитывал прибыль, которая при работе в партийных органах ему и не снилась, и лишь сожалел, что так поздно подфартило ему.
В окне кассы теперь виднелась короткая стрижка его кассира и подруги сердца Анюты, молдаванки с соловьиным голосом, зачем-то окончившей бродильный факультет, а после поездки на Средиземное море устроенной шефом для пущей важности еще и на экономический.