Искатели счастья
Шрифт:
Вполне допускаю, что и ты уже прошел через читательские шараханья. Разве не пытался ты выбросить светские книги? Разве не возвращал их со стыдом обратно на полку? И это тоже вполне нормально. В конце-концов ты нащупаешь ту самую золотую середину, когда станешь любить и уважать любое мнение, если, конечно, оно не является упорным богохульством. Люди склонны ошибаться, и эти ошибки Господь попускает для нашего опыта.
Адам был неопытен и не отверг соблазнительное предложение Евы - Иов многострадальный уже сумел устоять при уговорах жены «похулить и умереть». Ангелы, оставшиеся с Богом, уже никогда не поддадутся на посулы сатаны - они опытно узнали, в какое злобное и мрачное существо превращается
«Да, светская культура родилась в падшем мире и подвластна его немощам, но разве не те же это немощи, что у каждого из нас, тоже родившихся в падшем мире, несущих на себе бремя адамова греха? Зачем же насмехаться над тем, что нам же подобно? Или мы святые?»
Помнишь, Юра, кто это сказал? Да, талантливейший пушкинист Валентин Непомнящий, воцерковленный православный христианин. Или вот это у него же: «Любое значительное произведение русской литературы, русской культуры – повод для глубоких размышлений о том, как по-разному в человеческой немощи совершается сила Божия». Слышишь ли ты в этих словах мудрость «не мальчика, но мужа»? Читатель с таким духовным багажом в оценке произведения не станет занимать судейское кресло, предназначенного для Божественного Судии, но предложит свои услуги только в качестве адвоката. «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». (Мф. 5, 7)»
Последние строки письма читать мешали слезы. Конечно, я знал, что и князь человек смертный, и как-то готовился к его кончине… Но когда это приходит, когда читаешь слова умершего человека - такие добрые и будто сияющие любовью - духовное замещается душевным, человеческим и ты беспомощно опускаешь руки и чувствуешь, как соленая влага льётся и льётся по твоим щекам сама собою… Упокой Господи Твоего раба ради Твоей бесконечной милости, которой так щедро делился с ближними этот человек.
Свет над темной водой
Мы сидели на берегу лесного озера, обжигались печеной картошкой, хрустели огурцами, пили крепкий чай из термоса. Предзакатная тишина была наполнена жужжанием пчёл, шепотом леса, замершего в предчувствии наступающей ночи, робким посвистыванием далеких птиц. Вокруг стоял просторный смешанный лес, за нашими спинами темнел кустарник, чуть дальше - ельник, правее вдоль берега - осока. Косые лучи солнца, не достигая поверхности озерной глади, падали на низкую траву, рассеивая над темной водой золотистое сияние.
Юля взяла меня за руку и прошептала: «а помнишь?» - и мы опять унеслись в ту теплую июньскую ночь на овчинные шкуры. Её рука выскользнула из моей, я не обратил внимания на шорох одежды, на легкий всплеск воды, на круги, на миг возмутившие зеркало озера. Юля великолепно плавала, при этом не теряла осторожности. В ту минуту я забыл о том, что каждый вечер возвращаясь домой, я чувствовал легкий запах спиртного, которым она обдавала меня при поцелуе. Я постоянно был занят: работой, общением с православными братьями, которые учили меня жить по-новому, встречами с Олегом, чтением из святых отцов, молитвой. Конечно же, моей жене доставались от моего времени буквально минуты в неделю. У нее не было здесь подруг, да она их и не искала. Мне казалось, что она привыкает к новой жизни в новом месте, ей нужно забыть прежнюю боль унижений, залечить покоем раны. С видимым удовольствием занималась она домом, читала и бродила по улицам с фотоаппаратом. А в последнее время стала покупать мартини и позволяла себе пару бокалов.
Два-три раза в неделю я ходил в храм, и мне очень хорошо было там. Три раза и Юля просилась со мной, но она чувствовала себя в церкви плохо, кружилась голова, нападали страх и тоска, иной раз душили слезы; и она панически боялась подойти к священнику на исповедь. Мне пришлось переживать нечто подобное, поэтому я не тащил ее за руку, насильно, а только сугубо молился за неё и заказывал, где только можно, обедни, молебны, сорокоусты. Сам же я проживал ту радостную пору становления веры, которую называют неофитством. Мне казалось, что чудеса сыплются на меня, как из рога изобилия, вера горела мощным пламенем, молитва приносила неописуемую радость и любовь.
Как-то ночью я остановился вниманием на первых словах из Книги Бытия: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Я вышел на балкон, поднял глаза к черному небу с яркими звездами, вдохнул свежий воздух, напоенный запахами свежей листвы и травы, глубоко задумался. Мне представилось тогда, что это я сам был безвидной и пустой землей, а Дух Божий носился надо мной и веселил меня незаслуженным светом Своим. Еще не скоро стану я тем, что «Увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма». Я видел в себе бездну неизжитых страстей, легко грешил, но и легко каялся. И как любой человек, переживающий счастливую пору обновления жизни, представлял себе, что это навсегда, и малодушно гнал от себя мысли о грядущих испытаниях на устойчивость веры. Я просто был счастлив…
Наконец, сладкие воспоминания отпустили, я оглянулся - Юли рядом не оказалось. Встал, обошел кусты, скользнул взглядом по её одежде, подошел к воде… Мозг будто пронзила огненная стрела ужаса, ноги подкосились, и я сел на траву. Время остановилось. Меня обступила совершенная тишина. Тело словно парализовало. И только свет над черной водой парил и пронизывал меня насквозь. Передо мной вставали картины и казались мне более явными и живыми, чем окружающая меня реальность. Свет струился по моему телу, по моим артериям, опьяняющей волной пронизывал мозг и стекал в сердце.
Мама несла меня на руках в ясли и очень торопилась, а я кряхтел от волнения, которое передавалось мне от неё. Бегал босиком по теплой влажной траве и заходил по колено в шипящую морскую пену. Выходил в летнюю ночь во двор и чувствовал, как нежные невидимые руки обнимают и ласкают мою кожу теплым ароматным дыханием ветерка. Я шлепал по лужам под струями дождя и лежал в шалаше, пережидая нежданный ливень, а вокруг стрелял гром, и кривые огненные стрелы били по мокрой полегшей траве. С замиранием сердца следил за красным поплавком, прыгающим по воде и уходящим в бурую глубину. Поднимался в гору и с высоты птичьего полета взирал на крохотные крыши домов, игрушечные деревья и серебристый ручей реки, а потом поднимал глаза к белым клубящимся облакам в пронзительно синем небе.
Вдруг ощутил острую боль потери - Юли нет со мной. Я снова потерял эту непонятую до конца, хрупкую, маленькую женщину. Ох, если бы это оказалось страшным сном, и я проснусь и увижу Юлию рядом, безмятежно спящую на пестрых простынях, посапывающую с полуоткрытым ртом, вздрагивающую от сновидений. Если бы сейчас этот дорогой мне человек, ставший моей половиной, вдруг легонько ударил бы меня рукой по плечу и сказал: «вставай, пора собираться домой, уже темнеет»… Как бы я обрадовался! Каждую минуту рядом с ней я чувствовал бы мгновением счастья. Я стал бы делать всё по-другому: осыпал бы ее цветами, носил на руках, приносил кофе в постель, сам готовил бы обеды, дарил смешные ненужные подарки, а перед сном читал бы ей сказки и пел колыбельную. Ведь моя маленькая Юлия - это вечный ребенок, хрупкий цветок, одинокая раненая птица, белоснежное облако в фиолетовом холоде неба… Она - как этот неясный тающий золотистый свет над черной озерной водой.