Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

Ремарк Эрих Мария

Бергер был одним из немногих, кому разрешалось выходить за ворота Малого лагеря. Вот уже несколько недель он работал в морге при крематории. Вообще-то старосты имели право не работать, но с врачами в лагере было туго, вот Бергера и откомандировали. От этого всему бараку была большая выгода. Через санчасть, где у Бергера работал знакомый фельдшер, он теперь мог иногда доставать понемногу лизола, ваты, аспирина и других медикаментов для своих доходяг. У него даже имелся флакон йода, припрятанный на нарах в соломе.

Но главным из ветеранов был,

конечно же, Лео Лебенталь. Он ведал тайные ходы-выходы на черный рынок в Большом лагере и, как поговаривали, даже пути-дорожки на волю. Как ему это удается, никто толком не знал. Известно было только, что две шлюхи из заведения «Летучая мышь», расположенного по пути в город, каким-то боком к его делишкам причастны. И вроде бы даже какой-то человек из СС, но вот об этом уж определенно никто ничего не знал. А сам Лебенталь, ясное дело, помалкивал.

Торговал он всем на свете. Через него можно было достать сигаретные бычки и морковку, иногда даже картошку, объедки с кухни, кость, а иной раз и кусок хлеба. Он никого не обманывал, только обеспечивал товарообмен. Похоже, мысль, что можно торговать только для своей выгоды, просто не приходила ему в голову. Сам процесс торговли, а вовсе не товары — вот что поддерживало в нем жизнь.

Пятьсот девятый прополз в дверь. Высокое полуденное солнце просвечивало сквозь его уши. На миг они замерцали двумя желтоватыми восковыми пятнами вокруг его темной головы.

— Они бомбили город! — пропыхтел он.

Никто ему не ответил. После яркого солнца на улице тут, в бараке, казалось темно, пятьсот девятый никого не мог разглядеть. Он закрыл глаза и открыл их снова.

— Они бомбили город, — повторил он. — Вы что, не слышали?

И на сей раз никто не отозвался. Теперь наконец пятьсот девятый различил возле двери Агасфера. Тот сидел на полу и гладил Овчарку. Овчарка рычал, ему было страшно. Волосы свалявшимися прядями закрывали ему почти половину испещренного шрамами лица, а между прядями посверкивали испуганные, бегающие глазки.

— Гроза, — приговаривал Агасфер. — Это просто гроза! Спокойно, Волк, спокойно!

Пятьсот девятый пополз дальше в глубь барака. Он не мог понять, почему остальные так равнодушны.

— Бергер где? — спросил он.

— В крематории.

Он сложил на пол пальто и пиджак.

— Вы что, выходить не собираетесь? — Он посмотрел на Вестхофа и Бухера. Те ничего не ответили.

— Ты же знаешь, это запрещено, — пробубнил наконец Агасфер. — Пока отбоя не дадут.

— Так тревога кончилась!

— Нет еще.

— Да кончилась же! Самолеты улетели. Они бомбили город!

— Сколько можно об одном и том же, — пробурчал кто-то в темноте.

Агасфер поднял глаза.

— А если они в отместку за это десяток-другой, а то и сотню из нас расстреляют?

— Расстреляют? — захихикал Вестхоф. — С каких это пор тут стали расстреливать?!

Овчарка залаял. Агасфер схватил его за холку.

— В Голландии они после каждого воздушного налета расстреливали обычно десять —

двадцать политических. Чтобы у нас не возникало опасных иллюзий, как они объясняли.

— У нас тут не Голландия.

— Это точно. Так и я говорю — в Голландии, там расстреливали.

— Расстреливали! — Вестхоф презрительно фыркнул. — Может, ты солдат, что у тебя такие запросы? Тут или вешают, или забивают насмерть, одно из двух.

— Ну а вдруг, для разнообразия?

— Да заткнетесь вы наконец или нет?! — заорал из темноты все тот же ворчливый голос.

Пятьсот девятый присел рядом с Бухером и закрыл глаза. И тут же снова увидел дым над горящим городом, ощутил глухую детонацию бомбовых разрывов.

— Как думаете, пожрать сегодня дадут? — спросил Агасфер.

— Черт бы тебя побрал! — отозвался голос из темноты. — Может, тебе еще чего надо, а? Сперва, понимаешь, хочет, чтобы его расстреляли, потом чтобы накормили…

— Еврей не может без надежды.

— «Надежды»! — Вестхоф снова подхихикнул.

— А то как же! — спокойно ответил Агасфер. Пятьсот девятый раскрыл глаза.

— Наверно, сегодня вечером жратвы не будет, — заметил он. — В наказание за бомбежку.

— Опять ты со своей бомбежкой! — взвыл из темноты все тот же недовольней голос. — Ты заткнешься наконец или нет?

— Может, у кого есть чего-нибудь пожрать? — спросил Агасфер.

— О Господи! — голос из тьмы чуть не задохнулся от подобного идиотизма.

Агасфер не обращал на него ни малейшего внимания.

— Вот в лагере под Терезиенштадтом у одного была плиточка шоколада, а он и не знал. Припрятал, когда его в лагерь привезли, а потом и забыл. Молочный шоколад, из автомата. Даже с портретом Гинденбурга на обертке.

— А еще что там было? — прокаркал голос из глубины. — Может, заграничный паспорт?

— Нет. Но на этом шоколаде мы два дня протянули.

— А кто это все время так орет? — спросил пятьсот девятый.

— Да один со вчерашнего этапа. Новенький. Ничего, еще успокоится.

Агасфер вдруг прислушался, потом сказал:

— Все.

— Что все?

— Кончилось. Там. Отбой был. Отбой воздушной тревоги.

Вдруг стало очень тихо. Потом послышались шаги.

— Овчарку убирай! — зашипел Бухер.

Агасфер затолкал сумасшедшего под нары.

— Лежать! Тихо! — Он приучил Овчарку слушаться команд. Если бы его нашли эсэсовцы, все было бы кончено: сумасшедших усыпляли на месте.

Бухер отошел от двери.

— Это Бергер.

Вошел доктор Эфраим Бергер, тщедушный человечек с покатыми плечами и большой круглой головой, лысой, как бильярдный шар. Глаза у него были воспалены и слезились.

— Город горит, — сообщил он с порога.

Пятьсот девятый поднял голову.

— А что они говорят?

— Не знаю.

— Как так? Хоть что-то они должны были сказать?

— Не-а, — ответил Бергер устало. — Как только объявили тревогу, они сразу перестали жечь.