Искра
Шрифт:
Никто из добрых людей не понял, что случилось. Только досадовали, что самое интересное пришлось пропустить, пока помогали чужаку: как победитель гонок с шеста тальниковое кольцо с алой тряпицей сдёргивал, большое богатство себе. А всё из-за того, что упился пришлый мужичок водкой сверх меры. Обидно.
Только Копьё с Искрой переглянулся понимающе - и прочь от гонщиков его повёл.
– Не иначе, - сказал вполголоса, - келе твои тебя спасли, отвели его руку. В суматохе никто и не разобрался бы, что с тобой стряслось - когда все кричат, все ревут, все водку пили...
–
– спросил Искра.
– За что?
– За то, что ты Гнусу дорогу перешёл, - сказал Копьё.
– За то, что дети Ворона уже год Гнуса не звали и шкурок за камлание не давали ему. А может, и ещё причины есть. Шаманские пути - тёмные пути.
Ничего Искра не ответил. Новый нож, мечту свою, из ножен вынул, ладонь разрезал, протянул медвежонку. Почувствовал, как верный друг горячую боль ледяным языком зализывает. И на Копьё взглянул снизу вверх, как в далёком детстве:
– Что же делать мне? Рассказать ли об этом? И кому? И поверят ли?
А на эти вопросы и Копьё ответов не знал.
Только одно решил охотник: позовут друзья водку пить - не пить больше чашки. Один раз отвели верные келе от Искры беду - второй раз могут и не отвести. Пусть лучше веселья будет поменьше, зато взгляд останется острым и цепким.
Не хотелось Копью Искру одного оставлять, но позвали его Седой Лис и Сова. Хвастался Сова шкурками с побережья и крупинками золота - да не в этом и дело: очень уж хотелось Копью с друзьями детства хоть словом перекинуться. А Искра в большой тордох, где гости ели солёную рыбу и строганину да водку пили, пойти не захотел.
– Душно мне там, Копьё, - сказал.
– Я лучше пойду смотреть, как дети Моржа плошки зажигают и песни поют. Не беспокойся: медведи мои - со мной. У знака из сухих рогов увидимся.
Помедлил Копьё. А Искра улыбнулся:
– Я начеку. Подумать надо мне.
И не стал Копьё его ремнём к себе привязывать, как щенка - поверил. Ушёл с друзьями.
А Искра у лотка стоял, рассматривал рукавицы, все сплошь бисером вышитые, что женщины с побережья делают - и не видел.
Знал Искра, что есть люди, которым он не по нраву - но что враги у него есть, узнал только сегодня. Горело это знание, как свежая царапина на душе.
Не мог он больше быть мальчишкой, что на ярмарке веселится - снова шаманом стал. И радость ушла.
И когда он пьяного Гнуса увидел - не испугался. И не ушёл в тень: не пристало ему от врагов бегать, словно евражке от белой лисицы. Пусть Гнус делает, что хочет - со спины ни ему, ни дружкам его к Искре больше не подобраться.
Смотрел на него Искра - и видел, что укутан Гнус в тягучую темноту, как в парку. И что копошатся в этой темноте маленькие твари - а Гнус их словно бы и не замечает. Зато Искру сразу заметил.
Только что пошатывался и по сторонам глазел - и вдруг выпрямился. Цепко Искре в лицо взглянул. Подошёл ближе и сказал негромко, с усмешечкой, что на улыбку и в сумерки не похожа:
– От железа заговорённый, шаманчик-девчонка? Мать заговорила, когда в малицу с белыми куропатками рядила тебя? Это ничего. Всё
– Небось, рады дети Ворона, что такой богатырь их теперь от злой погани защищает?
Расхохотался, на снег сплюнул и прочь пошёл - боком. Будто пьяный до бесчувствия - только на деле спиной к Искре не хотел повернуться.
И понял Искра: боится Гнус. Порчи боится.
А ещё понял он, что не станет на Гнуса порчу наводить и сумеречных медведей по его следу пускать. Жизнь у Гнуса и так непростая: мелкие келе его облепили, как комары в летний день. Не к добру.
Пусть всё своим чередом идёт. Придётся драться - будет Искра драться, а ножом или словом в спину бить не станет. Сильный - не подлый.
И пошёл Искра к знаку - башне, из сухих оленьих рогов сложенной - твёрдой походкой.
***
Тяжёлой выдалась для Искры тринадцатая зима.
Расхворался старый Тальник. Как Искра ни грел его - всё равно в Нижний мир уехал. Только и смог Искра, что его проводить до стойбища, где Тальниковы предки жили. Келе-песцов наловил, велел им белый тордох на тёмных землях старику поставить. Слово с него взял, что вернётся Тальник в Срединный мир третьим сыном младшей внучки.
Но всё равно тяжело было у Искры на сердце.
Ворчлив был старый Тальник, порой судил опрометчиво - но добр был к Искре и порой к словам его прислушивался. А теперь - Тальник в Нижний мир перебрался, Камень грудью хворает, Брусника совсем слаба стала, редко из тордоха выходит. Умрут все старики, что Тихую Птицу знали, любили и понимали - и останутся только те, кому Гнус успел жидкой грязи в уши налить. Слышал Искра, как за спиной шептались: "Великий шаман - Гнус, могучей силы, а Искра - перечить ему смеет, обижает да в стойбище детей Ворона приезжать мешает. Не случилось бы бед, когда Искра вырастет. Не к добру было мальчишку в белую шкурку заворачивать: стал он лукавым да непонятным, все следы перепутал..."
Кто-нибудь заикался, мол, мор-то олений Искра прекратил - но ему тут же возражали: а платы почему не потребовал? Любой шаман, если удаётся ему сделать такое громадное дело, платы требует не пустяшной: не одного оленя - десять, не пару шкурок - пару дюжин. А Искра промолчал. Почему промолчал? Шаман с духами договаривается и плату берёт - ясную, а если не взял простой платы - чем ещё стребует своего? Живыми душами? Горячей кровью?
Слышал Искра в этих словах голос Гнуса - и возразить не мог: не поверили бы. Просили у него помощи - и хмыкали, когда он уходил: ишь, в подарок пару юкол принесли Искре - и он взял, и злиться не стал, и медведей своих натравить не пообещал. Что это значит? Что помощь Искре ничего не стоит - или что он много больше хочет?