Искры
Шрифт:
Хотя Маро и обещала мне, что по пути постарается сделать так, чтоб Маргарит заговорила со мной и ходила при мне с открытым лицом, однако это ей не удалось. Маргарит оставалась безмолвной и закрытой, подобно идолу, скрытому под завесой.
На утро должно было наступить господне воскресенье, день приношения жертв. Поэтому перед каждой палаткой, в яме, вырытой в земле, был разведен огонь и на нем в котлах варилось мясо жертвенных животных. Воздух был напоен приятным запахом, и все дышало благочестием. В некоторых палатках еще только резали жертвенных животных. Монастырские «мугдуси» суетливо бродили в лагере богомольцев, исполняя то или иное поручение. Они-то и продавали овец для жертвоприношения и доставляли богомольцам все, что им было необходимо. И из этого они извлекали свой доход. Задняя нога каждого жертвенного животного принадлежала им, а шкура — монастырю.
Тут же слонялись монахи, собирая шкуры.
Старая Хатун уже успела купить у «мугдуси» молодого барана для жертвоприношения.
— Что-то уж очень опаздывает святой отец. Должен был прийти освятить соль.
— На что освящать соль? — спросил я.
— Разве ты не армянин, не сын христианина? — сердито сказала старушка. — Целых пять лет в школу ходил, книжки читал, а и этого не понимаешь…
Маро мне объяснила, что освященную соль дают барану прежде, чем его принести в жертву.
Наконец явился монах. Он был так занят, что еле успел взять горсть соли, поднести к своим устам и пробормотать несколько слов — видимо он читал молитву. Затем он соль передал старой Хатун. Старуха благоговейно взяла соль, приложилась к руке монаха и сунула что-то ему в руку. Монах поблагодарил, благословил и вышел, говоря: «Да примет господь вашу жертву и да будет благословение богоматери над вами».
Соль мы дали барану, который съел ее с жадностью, нисколько, очевидно, не чувствуя, какая горькая участь ожидает его после этого.
Хотя я долго бродил среди богомольцев, но цели своей все же еще не достиг: никого из салмастцев я не встретил. «Мугдуси» мне сообщил, что караван салмастцев остановился на другом склоне холма, так как он прибыл поздно и все места поближе к монастырю были уже заняты другими богомольцами. Я заплатил ему два «куруша», и он согласился проводить меня туда.
И правда, богомольцы-земляки останавливались вместе, рядышком. Целых полчаса мы шли через эту густую разношерстную толпу, пока добрались до назначенного места. Но мой проводник все же не был доволен «жатвой» монастыря, он находил, что богомольцев прибыло гораздо меньше, чем в прежние годы.
— Плохие настали нынче времена, — говорил он, вздыхая. — В прежние годы было не то: кругом яблоку негде было упасть, все холмы и долины переполнялись народом, которому не было числа. А теперь и половины того, и четверти того не будет. А чем жить? Дома у меня семья в двенадцать человек! Просят хлеба, одежды — откуда их взять? А ежели что и перепадает от богомольцев, то отнимают святые отцы. А не дашь — выгонят из монастырского села. Вот поди и живи после этого…
Помолчав минуту, «мугдуси» продолжал:
— Все мои дети на мое горе вышли здоровыми. Хоть бы один из них родился «несчастным» и стал бы «бедняком богородицы». Может он бы помог моему горю.
Я ужаснулся, услышав подобное заявление из уст отца, который жаждал, чтоб кто-нибудь из его детей родился калекой или прокаженным со «знаками богоматери», дабы мог посредством уродства или порока своего исцелить горе отца.
— Ты хотел бы чтобы один из детей был «бедняком?» — спросил я «мугдуси», как бы проверяя его.
— Как не хотеть, ага. Если бы я возил «бедняка» по разным странам, то каждый год давал бы до пятисот курушов, а это как раз и хватило бы на пропитание моей семьи. А на что они нужны теперь, когда здоровы-здоровехоньки? Какая от них польза?
— А почему ты хочешь чтоб «бедным» был именно кто-либо из твоих детей. Ведь таких тут, в монастыре, так много. Ты мог бы взять кого-либо из этих и с ним разъезжать и собирать подаяния.
— Мог бы. Ну а ты думаешь, так и дадут мне «бедняка» наши святые отцы задаром во имя спасения своей души? Как бы не так! За это удовольствие они возьмут с меня больше, чем я мог бы собрать. Мне бы осталось лишь мучение, а весь доход взяли бы они себе. Вот тебе пример. Мугдуси Ако взял у них одного и бродил с ним в Ванской области. Привез он с собой более тысячи курушов, но и ста курушов ему не оставили — все забрали отцы святые. А ежели бы «несчастненький» был одной крови со мной, мой собственный сын, тогда и отцы святые не могли бы опустошить мой кошелек.
Теперь я понял смысл речи «мугдуси». Он хотел иметь пораженное недугом дитя, как собственность, дабы не брать такового на откуп у монахов. Кроме того, я заметил в мугдуси Торосе не только недовольство эксплуатацией монахов, но и глубокую ненависть к их священной особе. Эта ненависть имеет свои причины.
— Видимо ты не в очень хороших отношениях с монахами, — сказал я.
— Монахи! — воскликнул он, понизив голос. — Что ты, братец мой, говоришь? Разве это люди? Это настоящие дьяволы! Они дадут кусок хлеба лишь такому «мугдуси», который на все отвечает им «да». Но «мугдуси» Торос не таков, он правду любит, если скажут ему дурное, он не ответит «да».
Вообще я заметил, что люди благочестивы и верят монахам и монастырям лишь тогда, когда они далеки от них. Все, кто жил поближе к монастырям, питали к ним отвращение. В чем была причина этого, я тогда не знал, но было ясно, что все эти люди относились с недоверием ко всему тому, чему свято верил каждый армянин. Очень часто ведь дурные качества управляющего каким-либо предприятием отвращает клиентов от самого предприятия. Не то же ли самое происходило с нашими монастырями и монахами?
Я с детства обладал некоторой хитростью и умел находить слабую струнку людей и узнавать их тайну.
Услышав последние слова мугдуси о том, что монахи вознаграждают лишь тех служителей монастыря, которые покорно исполняют их волю, которые на каждое слово их отвечают «да», я хотел узнать, в чем истинная причина недовольства мугдуси. Хоть и не очень охотно, но все же он мне ответил:
— Нас было двое братьев, — начал он свой рассказ. — Младший мой брат женился, но не прошло и месяца после этого, он умер. Его молодая вдова жила у нас в доме. Однажды отец Карапет позвал меня к себе и сказал: «Мугдуси Торос, что делает дома жена твоего брата?». «Что же ей делать, отец святой, — ответил я, — она шьет, стирает, ходит за моими детьми, работает в доме. Ты знаешь, святой отец, что моя жена больна. Вот невестка и смотрит за моими детьми.» Монах сказал: «Что тебе пользы от всего этого. Ты бы лучше прислал ее доить овец монастырских — много бы больше выгоды извлек от этого — масла, сыру, шерсти получала бы она вдоволь. А тебе дал бы я тогда мощи чудотворца, пошел бы ты с ними в Табриз и в другие места, собирал бы себе»…