Искупление
Шрифт:
Удивлял Елизар кочевников знанием их языка, обычаев, порой умилял этим, и нукеры бросали ему кусок сухого и крепкого, как камень, сыра хурута, наливали из меха кумыс.
Памятнее всех иных встреч степных была ему встреча с бедным аилом, кочевавшим на малом прилесном поле, близ рязанских земель, где обогнал Елизар обоз великого князя. К вечеру того дня он приметил, что конь его задыхается, резко и жарко выхаркивает воздух и весь покрылся потом - от гривы до репицы. "Запалю! Видит бог, запалю коня!" - с ужасом подумал Елизар. Останется он без коня среди бескрайней степи, не успеет в Орду раньше княжего обоза... В отчаянии
– О кочевник! Пусть небо всегда будет милостиво к тебе!
– Сдохнет конь!
– сразу определил кочевник. Елизар вовсе пал духом. Его пригласили к казану, что стоял на малом огне за ставкой, и он поужинал с хозяином. Звали кочевника Саин. После ужина он вынес большую шубу, дыгиль, и бросил под арбу.
– Спи тут! Утром возьмешь моего коня, а этот пусть ходит!
И ушел в ставку, чтобы не слышать благодарности.
...Еще за день до Волги Елизар чувствовал близость великой реки: в осыпях степных оврагов виднелись мощные слои глины. Он помнил эту глину с той поры, когда вели его тут на аркане, опуская на ночь в овраги. Думал ли он тогда, что снова пройдет этим путем, уже по воле князя? Вспомнился обоз с пенькой, налет кочевников. Вздрогнул, вспомнив блеск кривых сабель, тупые удары по телу, - стариков сразу изрубили, а тех, что помоложе, повязали и выспрашивали, кто каким ремеслом владеет. Поделили пленников. Ремесленникам крепче аркан, зорче за ними глаз, лучше кусок...
Визг прошил воздух, как стрела. Глянул Елизар - скачет справа плотным косяком десяток нукеров. Быстры, целеустремленны, как голодные волки с хорошим вожаком. Вожак впереди припал грудью к косматой гриве степного коня. Налетели, нахлынули тяжким запахом пота, немытой одежды. Защелкали языками, ослепили блеском сабель, белозубым оскалом на радостях.
Елизар приподнялся в стременах и осенил себя крестом, глядя на восток. Сделал он это с намереньем, дабы утвердить свой монаший чин, смиренный, безгрешный.
– Куна! Куна!
– кричали они по-русски, требуя денег. Десятник вплотную подъехал к Елизару с правого боку, унял коня и, не отрывая глаз-щелей от лица русского, спросил, кто он, откуда и зачем едет в Сарай Берке. Пришлось показать грамоту и перевести ее на татарский.
– Почему по-татарски ведаешь?
– спросил по-татарски же десятник.
– Жил смладу при татарах.
– Пленник? Сбежал?
– насторожился десятник, и рука - вот привычка ворожья!
– потянулась к веревке арканной, что кольцом надета была на луку седла.
– Нет, - твердо ответил Елизар, выдерживая взгляд нукера.
– Как язык узнал?
– На Москве, при дворе крещеных татар, - солгал Елизар и перекрестился, дабы бог простил эту ложь, а сам подумал: "Спросит, в каком дворе, назову крещеного мурзу Чету".
Десятник
– Куны везешь попу сарайскому?
– спросил начальник.
– Токмо грамоту, - смиренно ответил Елизар.
– Изможден гладом и безводьем.
Но нукеры не желали оставаться без добычи. Один сорвал с Елизара черный пояс, и тотчас распустились монашеские одежки. Десятник протянул руку к груди Елизара и разорвал рубашку.
– Куны! Куны!
– радостно оскалился он, увидав на гайтане крохотный мешочек со шепотью мелкого серебра, и в тот же миг сорвал с шеи гайтан с серебром и крестом.
Завизжали нукеры. Один кинулся к ноге Елизара и стал снимать короткий, яловой кожи сапог. Второй Елизар стянул сам и бросил, как кость собакам. Нукеры успокоились, но не отъезжали. Потом десятник спросил:
– В Сарай Берке скажешь? Елизар подумал и правильно ответил:
– Нет. Бог вам простит, добрые кочевники...
– Дай клятву богу своему, что не скажешь про нас!
– Нет у меня сил на клятву..,
Поговорили о чем-то вполголоса, оглядываясь на русского монаха. Потом один из нукеров подъехал, велел подставить ладони и налил из меха воды. Елизар выпил и подставил ладони снова. Татарин зарычал и плюнул в протянутые руки.
– Теперь молись!
– крикнул десятник.
– Не могу, кочевник хороший, - ответил Елизар смиренно, но твердо.
– Зачем не можешь?
– У меня нет креста на шее, ты поял его. Десятник посопел, достал из кармана гайтан с крестом и мешочком и оторвал крест.
– Бери и молись!
Елизар вытянул из переметной сумы веревку, отслоил самую тонкую прядь, осучил покруче и навязал на нее крест.
– Господи, благослови и помилуй...
– прошептал он и несколько раз осенил себя крестом, приговаривая дальше со страстью:
– Разрази врагов моих! Раззнамени их во бранях великих и малых! Да сдохнут и эти десять супостатов моих!
Десятник крикнул что-то. Елизар понял, что он требует молиться с поклонами, и с удовольствием продолжал:
– Суди мя, господи, яко аз незлобою моею врагов смирил и, на тя уповая, не изнемог. Искуси мя, и исть тай мя, разожги утробу мою и сердце мое, со законо-преступн-ыми супротив поставь и помоги, господи, ненавидящих церковь твою во брани тяжкой преобороть... да сгинут нечестивы!
Десятник удовлетворенно крякнул, развернул коня и с визгом ускакал в степь. Остальные еще покрутились немного, высматривая, что бы сорвать еще с монаха, ничего не приметили больше и ускакали за своим начальником.
Утром о" достиг берега Волги. Место переправы ему указали многочисленные степные тропы, сливавшиеся в кривые дороги, полузаросшие выжженной ныне травой, все они наконец слились в одну большую, пробитую до глубокой пыли дорогу, лотком пробившую берег великой реки и вышедшую к простору ее, к отрадной прохладе. Противоположный берег скрывала предрассветная мгла и туман. Татарин у перевоза спал, и будить его не следовало, пока не подъедет кто-нибудь еще, а и подъедет, так подходить к перевозчику надобно с умом, коль нет денег. К полудню собрались попутчики в столицу Золотой Орды, но ум не помог Елизару. Не помог и сан монаха, и язык. Пришлось отдать седло и уздечку - все было добротной московской работы.