Искупление
Шрифт:
"Да подавись ты, нехристь! Не пропало б токмо бабино трепало..." подумал Елизар и не дыша ступил на настил весельного парома.
– Гайда! Гайда!
– кричали татары возчику, торопясь в свою роскошную столицу и совсем не обращая внимания на босого, распоясанного монаха с лошадью без седла.
Паром медленно сносило вправо, к дальнему загородному взвозу.
16
– А что мой гонец?
– Он допрежь того преставился, - перекрестился Елизар, и крест его повторил сарайский епископ Иван.
– Где настигли его вороги?
– Почитай, на самом порубежье ордынского поля. Стрела его нашла.
–
– Старик повернул к Елизару иссохшее, но все еще румяное личико, страстно тряхнул белесой бороденкой и нежданно прослезился: - А ведь он повадкою и волосом с тобою был схож - исчермнарус [Исчермна-рус - рыжий].
Елизару это не понравилось, как если бы владыка предрекал ему похожую судьбу. Не-ет, он еще не живал на белом свете по-людски, и нечего хоронить его до-прежь смерти.
Они сидели в алтаре, доверясь только этому святому месту. Служба кончилась. Церковный сторож собирал свечные огарки и воск в старую, помятую медную лохань. Потом стало слышно, как гонит нищих с паперти, видимо, владыка опасался доводчиков ханских - своих, саранских жмыхов, выращенных на тутошних колобашках. А разговор был долгий и важный. Владыка поведал о Сарае, о хане и его эмирах, бегах, темниках - все, что удалось вызнать, и выходило так, что прямой угрозы московскому великому князю пока не видно.
– А бегов да эмиров Абдулка-хан распустил по дареным землям тарханным, - вслух размышлял епископ.
– А коли б назначен был у поганых курултай, почто отсылать?
– А ежели бы поганые поход готовили, сновали бы в степи нукеры многие, скликая кочевников, а нету того. Покойно кочуют аилы, колчаны в ставках висят запыле-ны, - поделился наблюдениями Елизар, поделился и тревогой: - А чего измыслит хан, встретя великого князя?
– Того никто не ведает, сыне. То ведомо сатане токмо.
– Встречать ли мне великого князя, отче?
– Надо ли? Помолись за него во храме, и станем уповать на господа нашего. Два дни назад прискакал из степи гонец к хану, рыбаки мои видели его на перевозе да слышали по воде, как молвил он про Сарыхожу-по-сла...
– Сарыхожу великий князь задарил!
– Волка, сыне, не накормишь: брюхо ненасытно старого добра не помнит...
– Старик покачал круглой, облысевшей головенкой и высказал то, что беспокоило его больше всего: - Ныне надобно не Сарыхожу бояться, не хана Абдулку, что по вся дни в гареме своем пребывает, а престрашного темника и властелина - Мамая треокаянного.
– Он в Сарае?
– Ждут. Вот-вот из Кафы [Кафа - ныне город Феодосия в Крыму] наедет со псами своими.
– По душу великого князя едет, - заметил Елизар скорбно.
– Никто, как господь...
– перекрестился епископ.
– А ехать тебе на тот берег и там великого князя встречать - того делать не надобно: судьбу не обойдешь... Боюсь, что на Москве научили нашего князя, что-де храни, мол, веру, не следуй обычаям поганым.
– Натакали, вестимо, - тотчас согласился Елизар, горькой улыбкой и голосом обвиняя советчиков московских, не знавших всей опасности неверного поведения в Орде.
– Потому, коль приедет великой князь, то станем говорить ему: отринь гордыню, исполни обряд их поганой, понеже не сносить головы, как сталося с Михаилом Черниговским во старые времена Батыевы.
– А великой князь свою честь бережет, - снова заметил Елизар.
– Вот то-то и оно-то, сыне... Боюся я за него.
– Епископ вздохнул. Да ведает ли он обычаи поганые?
– Разве что святитель наш надоумил.
– А коли не было того?
– встревожился епископ.
– Наставим!
– твердо ответил Елизар и в ответ на пристальный взгляд епископа пояснил: - Мне ведомы их обычаи все - от степи до дворца ханова.
– Не в рабах ли ходил?
– Истинно так, владыка...
– Рабам степь ведома да закуты зловонные, а тут - дворец ханов испытание пошлет.
– Ведаю и про дворец, владыко. Знаю я обычаи ордынские. Жена моя татарка!
Старик отпрянул. Перекрестился трижды.
– Да как же сподобился ты, грешнице?
– Лукавой попутал... Да я окрестил ее, владыко!
– Допрежь прелюбодеяния?
– Не допрежь...
– Ох, господи, твоя воля... Да понес ли ты епитимью, душа пропаща?
– Две недели поста да двести поклонов на день.
– Это ли епитимья за грех сей? Господи, твоя воля! Владыка заметался в расстройстве по алтарю. Во
шел в ризницу, но никак не мог отыскать заветный стаканчик. Оглянулся - не видит Елизар - налил церковного вина причастного прямо в потир великий и ЕЬШИЛ из него. "Помилуй мя, боже, помилуй мя!.."
Он вышел к Елизару, умиротворенный, с потеплевшим старческим взором.
17
Он явился как вожделенное, но престрашное чудо в дрожащем мареве раскаленного дня - громадный, больше всех иных городов, какие довелось видеть Дмитрию, раскинувшийся на большом и розном пространстве от воды Ахтубы-реки и влево, до парного, жаркого горизонта, - явился в гордыне своей Сарай Берке. Среди бескрайнего нагромождения камня и дерева возвышался дворец хана с золотым серпом полумесяца над крышей, окруженный дворцами эмиров, а те - единой стеной. Сам город не имел стен и был отворен воде реки и всей степи радостно, бесстрашно, ведь он - порождение ее сынов. Что-то было неприятное в паутинной настройке улиц, кругами расходящихся от центра к окраинам, и только небольшой деревянный квартал на левой, северной, стороне города отрадно гляделся простотой и обычностью построек, над которыми скромно возвышалась деревянная глава православной церкви, то был русский посад. Звонница отчаянно противостояла всем тринадцати высоченным минаретам мечетей, изукрашенных резным камнем, глазурью, золотом. В этом лишенном зелени городе было что-то обреченное, мертвящее и мертвое одновременно. Дмитрий смотрел с высокого берега на этот город, построенный рабами, и, казалось, видел те богатства, что текли в Орду из Руси - ее хлеб, мед, лен, лес, ее драгоценные меха, до коих охочи Орда и Восток, далекие страны вплоть до Египта, ее серебро, золото, ее, наконец, сынов и дочерей, чей пот и чья кровь пролились в основание этого ленивого и крикливого, изнеженного и разбойного города. Дмитрий смотрел на него и не мог поверить, что на земле, под божьим всевидящим оком возможна эта страшная несправедливость. "Неправеден град, да сокрушат тебя силы небесные, да рассыплются камни твои в песок, а песок развеет ветром!" думал Дмитрий, не ведая того, что городу этому осталось стоять немногим более двух десятилетий.