Искупление
Шрифт:
– Ты почто сложил крестное целованье ко мне?
– кричал Михаил Тверской.
– На Москву уповаешь? Где она, Москва-то твоя? А?
Грозный князь тряс за бороду своего непослушного тезку, грозил ему, княжий двор разметал, Батыю подобно. Девок дворовых дружине своей стремя-нной отдал. Под конец велел вновь крест целовать на верность Твери.
– Токмо посмей боле створить бесчестье мне!
Положил в походный сундук серебро - и это сгодится Ваньку выкупать, побрал мужиков да баб крепких с ребятишками, повелел отселить их на земли свои. Из Кашина вышел на Торжок - почти двести верст на заход солнца, но перед тем не забыл послать конную сотню с племянником
– Учиним на Торжке новгородский ряд!
– Утвердим!
– Непочто прощать Твери!
– Мечи у воевод залежалися! Почто их поим да кормим?
– Неча им, воеводам, в подызбицах меды творить! Пущай отгромят Торжок!
И хоть город этот был московской земли удел, новгородцы желали отбить его у Твери, показать желали московскому князю дружбу свою. Надобно показать. Пора. Ведь всего года два назад они крест целовали на верность Михаилу Тверскому, а дело повернулось так, что Орда не свалила Москву, и тут уж сам бог, сама святая София повелела голову приклонить к Москве, ко князю великому Дмитрию. Ему Новгород и крест целовал, сложив прежнее целование Михаилу. Не будь этого шатанья, не стал бы Михаил грабить и разорять богатых купцов новгородских.
– Снарядить в Торжок крепкого воеводу!
– Абакумовича Олександру!
– Ево! Ево!
Приговор веча - крепчайший приговор.
Александр Абакумович, лихой и опытный воевода, поднаторевший в битвах с немцами, истребовал от посадника и наместника московского небольшой, но крепкий полк. Снарядили его из казенных сундуков. В полк набирал только доброхотов от всех пяти концов вольного города. Знал воевода Александр, что доброхот на брани один двух обычных ратников стоит. Сколотили полк, уложили в телеги еду и тяжелый доспех, сели на коней и тронулись в путь. Со стен глядели новгородцы, как шла их надежда, их защита и слава. Лес копий, блеск доспехов, победные звуки труб - страшись, Тверь!
То были дни короткого петрова поста, когда притухает жизнь на торгах и люди, целиком отданные весенней страде, не тешат купцов щедротами запазушных то-больцев с мелкою монетою. Но крепка купеческая жила: сидят по лавкам, наполненным товарами заморскими и своего отечества, хлебают меды легкие, сыченые до страсти загашной, до седьмого поту - хоть рубаху выжимай. Сидят. Ждут своего часу - волны людской. И дождались.
Воевода Александр подвел полк к Торжку на рассвете. За дубравою, что зеленела вверх по Тверце-реке, указал отдых, а в город выслал пластунов-соглядатаев, отобрав их из лихого племени новгородских ушкуйников, - таким море Поньтское по колено, не то что Тверда. Один Степан Оглобля что стоит - голова с пивной котел, рожа багрова и столь сотонинска, хоть страшный суд с него пиши. Воевода строго наказал: не озорничать!
Вернулись, как велено было, к вечеру. Исполнили наказ толково, справно. Воевода обронил слово похвальное, двинул Оглоблю по скуле - не пей меду
– и повел полк скорой грунью на Торжок. На ходу раскинул конников по местам: сотню к Тверским воротам, сотню - к Новгородским, перекрыли все ходы и выходы в бревенчатом заборе-стене вокруг города, а главная сила - внутрь!
Половина города была в полях, другая половина затворилась по избам да теремам, лишь купцы томились в рядах торговых. Их-то и выпахали новгородцы из лавок.
– Воевода! Вели Торжок на щит брати!
– хрипел в азарте Оглобля.
– Токмо посмей!
– А купцов?
– Токмо тверских!
– из облака пыли кричал воевода, пересиливая топот, ржанье, визг.
Вместо дневного сна праведного, заповедного, учинили новгородцы веселье дивное: пограбили тверских купцов, а когда кто-то из них отпихнулся копьем и убил новгородца - побили всех купцов до единого, а с ними десятка полтора иных тверитян. Наместников Михаила Тверского повязали и привели к церкви. Там, над рекой Тверцой, вече созвали на манер новгородского, там же прилюдно укрепились с общего согласия крестным целованием с горожанами, что будут заедино стоять против Михаила. На том и порешили. Наместников, развязали и пустили в Тверь, а сами стали укреплять город и сели за стенами в ожидании тверских ратей,
Михаил Кашинский вновь сложил крестное цело-ванье Михаилу Тверскому, о чем послал грамоту с наместниками.
Торжок зажил ожиданьем грозы, и, хоть воевода Александр ходил по Торжку в обнимку с торжковским воеводой Степаном, хоть и пировали они на княжем дворе, хоть воинство новгородское и тешило взгляд но-воторжцев блеском доспехов, по церквам ставились многочисленные свечи и пелись молебны во спокойствие града. В считанные дни в женскую обитель пришло постригаться столько девиц, сколько не приходило и за три года. Никто не говорил об опасности вслух, каждый думал, что страх перед Тверью только в нем одном, но весь Торжок помнил: свобода от Твери обагрена кровью.
* * *
Голодный год заставил многих забыть гордость, тщеславие, мелкие обиды, думы о новых избах, теремах, нарядах для жен и коней. Голод напоминал о тленности многих людских устремлений. Потому, должно быть, Михаил Кашинский здраво помыслил: не может Михаил Тверской вновь поднять на войну рать свою - два раза в один месяц. Раньше осени, по его расчетам, не должно быть нападения. И Торжок тоже не сбирал свое удельное воинство, занятое мирными делами. Но не таков был Михаил Тверской.
31 мая огромная сила в четыре полка подошла к Торжку. Был сухой ветреный день. Накануне служили водосвятный молебен по всем церквам, опасаясь вновь засухи, и аот с ночи задул упорный ветер со стороны солнцепада - из гнилого угла - значит, быть дождю, только бы нашла туча. Но туча пришла с полдневной стороны, и грозила эта южная сторона большим суховеем...
Михаил Тверской похватал у города земледельцев, но не пленил, не убил, а послал в город и велел сказать воеводе, чтобы тот выехал к нему в стан.
Никто не выехал.
Михаил послал своих послов и велел сказать им сло-во свое к воеводе и ко всем новоторжцам, что он-де не держит большого зла на них, но велит выдать тех, кто бил и грабил тверских людей. Послы вернулись ни с чем, а на стене объявился воевода Александр и потребовал подъехать на разговор самого Михаила Тверского.
Это было неслыханно: новгородский воеводишко вызывает под гнилую деревянную стену великого князя Тверского. Михаил походил по просторному, пустому шатру (он не думал надолго останавливаться в нем), потом позвал племянника и послал его под стены Торжка.