Искупление
Шрифт:
– Что молвишь, Дмитрий, улусник наш?
Голос - колесо немазаное, татарское, и принадлежал он не хану Магомеду, а Мамаю. Знатно лопотал по-русски.
– Княже Дмитрий! Понеже ты старей всем князем в русской земле, то скажи нам: зачем прибыл в Орду?
Это был новый подвох: Сарыхожа приглашал от имени хана, а хан будто бы и ведать про то не ведает, да и вовсе молчит, наподобие куклы шелковой, а вещает ядовито он, Мамай.
– А прибыл я к вам в Орду по зову слуги вашего, посла и тысячника Сарыхожи, дабы поклон творить и молить о благе земель наших и всяка суща в них человека жива.
Мамай ждал,
– Чем кланяешься?
– Чем бог послал да чего взял, поспешая до двора великоханского... Михайло! Бренок!
– Дмитрий повернулся к выходу.
– Неси подарки!
Бренок кинулся ко входу в шатер, но на нем повисли, оттащили, а с воза, уже обнюханного, обшаренного, крупные - один к одному - быстрые и наглые от сознания своей силы и особого внимания хана и двора к ним беспощадные кашики [Кашики - отборные воины из личной гвардии хана] похватали подарки и сами понесли их в шатер, стараясь попасться на глаза владыкам. Они толкались и грызлись, пока Сарыхожа, стоящий у телеги, не прикрикнул на них. Вереницей шли кашики, и от этого казалось, что подарков много. Меха соболя, черно-бурой лисы, несколько шкур крупного черно-бурого с серебром медведя, набор серебряных колокольцев, дубовые бочонки с медом, еще шкуры бобров, резной ларец из рыбьего зуба, отделанный драгоценными камнями, и несколько кругов ярого воска легли на ковер перед ханом и Мамаем, и стало в шатре тихо. Умолкли шепот, пощелкиванья языками, насмешливое похмыкиванье. Конечно! Это совсем не то, что было выставлено по обе стороны садовой аллеи.
– А ведомо ли Мите, улуснику нашему, что великий хан ждет дани, достойной в жаркое лето?
– спросил Мамай.
– Где же та дань?
– Время дани еще не поспело. Вот приду на Русь, повелю ту дань сбирать и пришлю ко двору, как повелось...
– А не мала ли дань - по полугривне с сохи на год?
– спросил Мамай и глянул наконец на хана Магомеда, будто вспомнил о нем, почтил!
Хан согласно кивнул, как бы радуясь, что и ему оставлено место в разговоре.
"Эва! Внове за песнь старую взялись..." - Дмитрий прикусил губу, но ответил спокойно:
– Не мала, но вельми полна.
– Русь людьми размножилась, а дань остается прежней!
– Русь истаивает во бранях междоусобных...
– Дмитрий остановился-, пережидая гул в шатре.
– А обочь междоусобий со Рязанью да со Тверью Русь покою не ведает от литвы, от немец, да и другие русские княжества не единожды шли на Москву.
– Ты, Митя, немало тех княжеств под свою руку поял!
– То - воля божья! То - край безвыходен есть, понеже Москве стоять надобно.
– Тверь - не выше ли Москвы?
Понятно, куда клонил Мамай, но Дмитрий был готов и к этому.
– Для Орды Тверь - погибель во грядущих днях!
Всколыхнуло весь шатер, даже белое облако - гарем ханов с полураспущенными покрывалами на лицах - и то плеснуло белой пеной и замерло. Эмиры, беги, угланы левого и правого крыла, темники, тысячники и творцы власти гражданской - все едва удержались на местах своих.
– А ведомо ли князю Московскому, ныне сидящему на Володимерском столе русском, великокняжеском, что нет на белом срете народа такого и государства, коему небо
– Не было такого народа и такого государства, только ведомо мне, что и несокрушимой щит крушат два :либо три меча, где един не берет...
– Стало очень тихо, и Дмитрий намеренно сделал остановку - пусть перетолмачит, окаянный.
– Ведомо ли двору ордынскому, что Тверь в союзе с Литвою? Вестимо ли, что Литва в союзе с княжеством Смоленским и не прочь ныне русские княжества соединить под рукой своею? Зимой минувшей союзники, названные мною, пришли под Москву и пожгли села и погосты, монастыри и деревни, пограбив и премного людей побив. А, не ровен час, падет Москва, то и Рязань сольется с теми союзниками и сама на Орду пойдет?
– Орда сметет их!
– Сметет! Сметет!
– грянул шатер в десятки глоток.
– Орда поставит на колени все эти княжества и государства - исполнит слово Батыево!
– продолжал Мамай.
– В "Сокровенном сказании" о том сказано!
– вставил великий хан по-татарски, и Дмитрий понял его, а Мамай кивнул Магомеду, как хорошему ученику.
– Правда ваша!
– ответил Дмитрий.
– Те народы, государства и княжества русские вы сметете, но и они тоже мыслят Орду смести...
– Не бывать тому! Не заплетай язык за хвост - голова отвалится! рявкнул Мамай, оскалясь.
– И с тем соглашусь: не бывать, покуда их числом мало, но ежели замыслят они сговориться с немцами и с прочими народами? А тех - без счета! Сам папа римский ту думу думает, страшась Орды, - ведомо ли то в Сарае?
Слова эти охолодили немного Мамая, хотя шатер еще потрясало от гнева. Великий темник приподнялся на локте и буркнул на свору. Притихли.
Мамай поднялся с ковра неожиданно легко и, как водится по-татарски, без помощи рук. Не глянув на хана, приблизился к Дмитрию развалистой, важной походкой, оставив за спиной богатый стол с питьем ч золотыми кубками и подарки Москвы для Сарая. Подошел он вплотную, пахнув на Дмитрия потом и духом недоваренного мяса. Глаза черные бритвой, резанули по глазам и покалывали чуть снизу в самые зрачки. Дмитрий выдержал этот взгляд, и Мамай отступил на шаг, подбоченясь и оглядывая московского князя. Потом вновь шагнул к нему и так громко, чтобы слышал толмач, спросил:
– А ведомо ли московскому князю, сколь светла голова его? Мудра она и хитроумна! Но светел и солнца клубок, да и тот ежедень в землю падает...
В углу шатра затрясся кам - загортанил что-то нехорошее, отчего поднялось было смятенье. Даже Дмитрий разобрал в его выкриках слова о светлом дне и вечном солнце над Ордой. Тут Мамай что-то буркнул - и все стихло. Он вновь отступил на шаг, вынул огневую саблю.
– На Руси, Мамай, со смертью свыклись...
– промолвил Дмитрий, побледнев.
Мамай поиграл саблей, покрасовался перед сильными людьми Орды и вдруг повернулся и ударил по восковому кругу. Крякнула стая. Защелкала языками, жалея. Мамай поддел концом сабли половину круга и подал Дмитрию.
– Добрый полумесяц, - сказал тот, возвращая Мамаю воск.
– Его на спицу да над дворцом поднять.
– Истает полумесяц.
– Мамай бросил воск в подарки и кинул саблю в ножны, полыхнувшие алмазами, и еще спросил: - А зачем тот воск привез?
– На свечи во дворец тот воск вельми добр!