Искупление
Шрифт:
Накануне охоты Мамай прислал тысячника, и тот передал, что местом встречи охотников будет берег реки Итиль с полдневной стороны Сарая.
Дмитрий взял с собой Бренка, Капустина и Монастырева. Князь Андрей не любил охоту с соколами и потому оставлен был досыпать. За ворота выехали и сразу заминка: возвращался из Сарая, от мастеровых людей, с коими дружбу завел, Елизар Серебряник. Слуга он был справный, ни разу не вернулся пьян или пуст, всегда что-нибудь да узнавал. Особенно густые потекли слухи, когда вошел он в линейные дворы, работавшие на хана.
–
– спросил Дмитрий слугу. Тот поклонился обнаженной головой, строго оглядел высоких слуг Князевых, помялся.
– Отринь сомнение при слугах моих!
Елизар сделал движенье, среднее между кивком и поклоном, и хотел рассказывать, но сам Дмитрий остановил его:
– Поди-ка, коня возьми и поедешь со мною в степь!
– повелел он, заботясь о том, чтобы не опоздать в назначенное место: - Дорогой поведаешь.
Елизар выскакал из ворот без седла, охлюпкой. Бренок придержал коня, уступил место по правую руку от князя.
Сарай спал. Редко-редко взбрехивала собака за каменными заборами купеческих дворов.
– Великий княже!
– выдохнул Елизар, уравнивая дыханье.
– На Руси внове розратие [Розратие - война] зреет: ныне на базаре русским полоном торговали нехристи!
– Полоном?
– изумился Дмитрий и так потянул узду, что конь вскинул голову и поднялся на дыбы.
– Откуда?
– Нашей земли люди, с Бежецкого Верху...
– Михаил Тверской?!
– Он, княже, он, богоотступник!
Григорий Капустин скоркнул зубами, но смолчал.
– Недаром та сотня татарская ускакала на Русь - вот они, ягодки...
– Надо думать, Михаил Тверской тем татарам и продал наших людей.
Дмитрий не ответил. Он унимал в себе яростную волну гнева, рвался всей душой на Русь, дабы рассчитаться с Тверью за все ее проделки, и понимал, что раньше осени Орда не отпустит, а Тверь тем и пользуется.
– Ты. Елизаре, сегодня уши востри на Мамая и слуг его...
– Исполню, княже...
– А днями на Русь путь правь. Передашь князю Володимеру Ондреичу все повеления мои, кои разверстаю тебе после охоты нынешней.
Елизар понял, что разговор окончен, и тоже придержал коня, уступая место по чину мечнику Бренку. Всем это приглянулось, ласково посмотрел князь на Елизара.
– Княже! Я худ и рван, ехать ли мне при величии твоем?
– Полно, Елизаре! Ты платьем скуден, да умом обилен! Едем веселей!
Бренок достал из клетки сокола и посадил его на перчатку. Это был третий, самый лучший сокол, которого он взял на молодом крыле, сам выучил и возрастил. Как рачительный хозяин, не мог он отдать последнее, хоть Дмитрий и метил отвезти в ханов дворец всех трех соколов.
– Путцы-то пристегни, - заметил Дмитрий ревниво, уже разгораясь жаждой охоты.
– Успе-ею, - нараспев ответил Бренок, но ремешки на перчатке все же подтянул.
– Сокол-то не подведет?
– Такого, княже, не будет: мой сокол!
Мамай уже ждал. В неприглядном сером халате, сутулый и еще более угрюмый, сидел он на косматом коньке в окружении слуг, среди которых горой
Уже светало понемногу. Степь слева лежала бурым выжженным щитом, голым и тоскливым, но далеко впереди, в низине, зеленел невысокий лесок, там, в.ерно, было сыро и нынче должна была водиться дичь. На подъезде к леску Мамай оживился, потребовал себе рукавицу и сокола. Покричал что-то, из чего было понятно, что надобно всем разъезжаться цепью и издали нагонять зверей на него и московского князя. Слуги Мамая поскакали направо, московиты пошли влево и огибали лесок по большой дуге.
Вскоре из кустарника вырвался заяц. Дмитрий, еще не видя его, но угадывая по крикам гонщиков, подкинул птицу, и она тотчас на первом же круге заметила добычу. Резкий бросок к земле, и вот уже слышно издали, как заверещал заяц, пискнул и умолк.
– Добрый сокол!
– оскалился Мамай.
На опушке полыхнула лисица. Мамай обернулся к слуге и велел запустить орла. С головы громадной птицы сорвали колпак, и она заклекотала. Слуга подбросил орла, и тот лениво стал набирать высоту, гордый своим величием и силой. Дмитрий подбросил сокола, и тот стал стремительно набирать высоту, но как бы на полпути он быстро развернулся и ринулся на рыжий факел лисьего хвоста.
Мамай кричал на орла, махал руками, велел слуге выбросить одного за другим сразу двух соколов, слуга возражал что-то, и в воздух поднялся лишь один сокол из даренных Дмитрием.
А тем временем сокол московского князя выходил на свою жертву, и быть бы отличному удару, но орел без приготовлений и заходов вдруг рухнул на лису. Над землей подымалась его мощная горбатая спина, вскидывались черные крылья, но царь степи не застыл над жертвой, более того - вверх полетели крупные перья. Лиса не была затравлена, орел отскакивал от нее все с большей и большей опаской, видно неудачно вкогтился в рыжую шею, и лиса рванула из него хороший кусок. Орел выпустил жертву, и она кинулась к спасительным кустам, но тут черной стрелой мелькнул сокол, и скоро уже было видно, что это все тот же разгоревшийся московский хищник одним ударом пробил голову лисе и трепал ее шерсть, забив весь клюв пухом, кровью, красным студнем мозгов. Сокол сидел на издыхающей лисе, тяжело дыша, и победно косился то на людей, то на державшегося в стороне орла, не осмелившегося подлететь близко.
– Черная смерть! Черная смерть!
– кричал Мамай, пожирая глазами сильную, крупноглазую птицу.
– Добрый соколик, - согласился Дмитрий с деланным спокойствием, но сам весь кипел восторгом и благодарностью к мечнику своему.
– Ты обманул меня, московский князь! Ты задумал посмеяться надо мною.
– Помилуй бог, великий темник! Я хотел просто погулять с птицей в вашей степи.
– Ты пожалел мне лучшую птицу.
– Те, что у тебя, тоже добрые птицы. Ты еще испытаешь их!