Искупление
Шрифт:
В воротах кузницы стоял мужик, молодой, здоровый, - это и был старший, Акиндин. За батьку стучит молотом, теперь не до собачьих игр... Крохотная девчушка, Анна, похожая на мать не только именем, выбежала прямо под коня, но испугалась и закрыла лицо подолом, обнажив белую детинную наготу.
– Ох, как встречает дядьку Елизара! Аи, бесстыдница! Где батько-то? Да спусти подол-то, не то ворона искрадет тя! Во, так! Где батько-то?
– А батьку медведь задрал!
Елизара холодный пот прошиб, а девчонка улыбается во все лицо круглое. Вышла сестра Анна, тоже улыбка
Халима налетела нежданно и жарко, как степной суховей, только не жгла, а сладостно опалила душу всем жаром своим, прижалась грудью к коленам его и тянула с .седла. "Потом... Про Лагуту потом..." - думал он, подхватывая Халиму, чтобы провезти ее эти десять саженей до избы, как пять с лишком лет тому вез ее с Красивой Мечи.
– Теперь поедем с тобой? Да?
– спрашивала она.
– Теперь уж скоро...
– отвечал он, и кто бы понял их разговор: все эти годы просила она отвезти ее в степь подышать ветром...
Вечером пришло все семейство Лагуты во главе с хозяином. Халима уже растолковала Елизару, что Ла-гута вторую войну скрывался в лесу - ни на Тверь не ходил, ни на Казань. Как прослышит, в лес уходит, а дома велит говорить, что ушел-де давно и без возврату - медведь, мол, заломал... Ясно теперь, почему знаменитый бронник не хотел ходить в "старших людях", с них спросу больше, как война сберется.
– Война ныне ровно осенний дождь - всякой час жди, - сказал Лагута сурово.
На труса он не был похож, и Елизар спросил:
– А ты на войну-то с опаскою зришь?
– А нелюба она, война-та... Чего в ей?
– Другие вот идут.
– Про других неведомо, а мне тверитяне худого не делывали. Кабы сделали - пошел...
– Л на булгар почто не ходил?
– Булгары-те? Булгары-те далеко-о! Пущай с ними Нижний Новгород да Суздаль бьются - им сподручно.
– А я-то ходил?
– Ты мне - не в обычай!
– рассердился Лагута, вывалив на стол два громадных черных кулачища.
– Позвал - так наливай меду! За куны, поди, воевал-то? Велико ли серебра нарвал?
Сестра Анна поставила кувшин меду между мужем и братом, стараясь прервать разгоравшийся спор. Хали-ма несла томленую баранину с чесноком сразу две ноги. Елизар, до сей поры гладивший головенку дочери, взял Ольгу на колени - верный знак: спору конец.
– Подвинь-ко, Лагута, яндову! Нам ли ныне грози-тися? Ты гляди: избы наши - полны чаши! А земля наша эвона как поднялась! Литву смирили, Тверь под руку подвели, булгар обуздали - наместников своих посадили в Казань. Князь Рязанской, коль ума не избудет, к нам приклонятися станет!
Елизар говорил, как по писаному, и Лагута еще раз с горечью отметил про себя: ископытили мужика, а какой мужик был! Ежели снова война - в лес его утяну...
11
Война, как ни жди, всегда нежданна.
Дмитрий знал, что Мамай подчинил себе почти всех эмиров в Орде, князей и царьков, ранее мнивших о самостоятельности. Епископ Сарайский, отец Иван, жаловался на притеснения Мамая, просился у митрополита на Русь, "дабы живота не избыть", Мамай - не
Грянули колокола на Москве, и поднялось большое войско. Вновь поскакали гонцы в ближние города, откуда спешили князья и воеводы с полками. Сам Дмитрий сел на коня, стремясь управиться с ворогом до жатвы. Дошли полки до реки Суры, соединились с войском нижегородским, а никакого Арапши там не оказалось. Попадались сожженные деревни, вытоптанные поля, но ордынских полков не было. У мордвы вызнали, что Арапша отошел далеко, к Волчьей Воде, к притоку Донца. Дмитрий не стал гоняться за царенком - мал зверь!
– и вернулся к Москве, оставив полки владимирский, переяславский, юрьевский, муромский, ярославский. Вел силу эту сын князя Нижегородского, Иван Дмитриевич, который стоял во главе нижегородского полка. Многовато было ему такой чести, ну да ладно: тесть упросил...
Московское воинство вернулось домой, слегка промяв коней, и готовилось к жатве. Да в конце того погожего лета пришлось пожать русским полкам жатву - " горькую жатву.
Молодой князь Иван Нижегородский не смог внушить воинству послушание и заботу о деле опасном. Пошли распри меж полками и воеводами, после пристрастились в безделье к пиву и меду. Понравилось. Побрели по деревням и селам, меду искали. Пили в жару. Хмелели и радовались сами себе: какие они бесстрашные. Иной кричал, что один управится с десятком татар. Доспехи, мечи, копья, булавы, рогатины - все кучей свалено на возы. Лихая игра с судьбою...
Второго августа грянула гроза.
Мордовский князек навел Арапшу на разморенное русское воинство. Хитрый воин не сразу напал, но все высмотрел, рассчитал точно, полки разделил на пять колонн и с пяти сторон ударил нежданно и страшно. Русские растянулись по деревням вдоль реки Пьяны и сами были пьяны. Добежать не успели до телег с оружием, как уже половина полегла под саблями. Другие кинулись к реке. Тонули сотнями и гибли от стрел, а с берега разили копьями. Иван Нижегородский утонул, пробитый стрелами...
Арапша отправил табуны коней, полон и обоз с оружием к Мамаю, а сам, уверенный в победе, подошел к Нижнему Новгороду. Князь Дмитрий Константинович Нижегородский в горе и страхе бежал в Суздаль. Арапша сжег город. Из жителей спаслись лишь те, что отплыли на судах к Городцу.
Всю осень мотался Арапша, неуловим, волку подобен, по Засурыо, грабя села и деревни. Грабил и убиаал русских купцов на реках, устраивал коварные засады и вновь исчезал в степи или за лесами. В ту же осень напал внезапно на Рязань и сжег ее. Олег Рязанский, оставив по обыкновению стремянной полк для прикрытия, бежал в леса, но едва жив остался: стрела догнала его, ударила в плечо.