Искушение богини

Гейдж Паулина

Он сказал это, желая поддразнить дочь, но та обратила на него взгляд, исполненный такого ужаса, что улыбка сошла с его губ.

– О отец! Лучше лечь в постель с последним солдатом твоей армии, чем с Тутмосом. – Ее передернуло. – Не выношу дураков.

– Остерегись! – резко приказал он. – Никогда не смей говорить о брате в таком тоне! Твоя мать не напрасно тревожилась из-за твоего длинного языками вполне может статься, что, несмотря на все мои предосторожности, твой брат все-таки найдет лазейку. Как знать, быть может, он еще сядет на трон Гора.

Хатшепсут оскалила зубы.

– Только через мой труп, – сказала она. – Не раньше.

– Значит, решено. Весь месяц Мезор мы будем осматривать древние чудеса нашей земли, и ты обязана будешь воздавать должное всем богам, чьи святилища встретятся на нашем пути. А когда мы вернемся, ты получишь корону. Я советовался с астрологами и назначил коронацию на первый день Нового года. Сначала ты войдешь в храм и будешь ждать там слова Амона. До конца месяца у тебя будет время приготовиться к этому событию, но смотри не говори пока никому, ибо я планирую объявить о нем только после нашего возвращения. Если у тебя есть сомнения, скажи сразу. Ты должна быть уверена, что власть – это именно то, чего ты хочешь. Уверена ли ты?

– Мне нет нужды спрашивать себя об этом, – ответила она твердо. – Сомнений у меня нет и никогда не будет. Власть – это не только твой дар, фараон, и я знаю, что бог предназначил меня именно для этого. Не бойся. Я буду хорошим правителем.

– В этом я не сомневаюсь! – отрезал ее отец. – А теперь возвращайся к своим цветам и кошкам и насладись последними днями истинной свободы, которую ты будешь знать в жизни.

– Фу! – Она поцеловала его в щеку и прошествовала к двери. – Я всегда буду свободна, отец мой, ибо моя воля подчиняет себе все мои желания. Такими должны быть и все люди. Но, поскольку это не так, сильные правят слабыми, такими, как Тутмос.

Пританцовывая, она вышла, а он послал за картами Нила. Ни один бог не должен быть забыт, а святилища усеивали берега благородной реки на всем ее протяжении.

Неделю спустя царский вестник принес Сенмуту свиток. В тот момент они с Бенией как раз обедали в комнате инженеров, но Сенмут немедленно встал из-за стола и унес послание к себе. Он сразу заметил, что это не кое-как нацарапанное письмо вроде тех, которые он получал от отца из деревни, и когда он срывал тяжелую печать, пальцы его дрожали. Черные иероглифы запрыгали у него перед глазами.

«Я с отцом скоро отправлюсь в путешествие и буду отсутствовать весь месяц Мезор. Ты же продолжай трудиться над задачей, которую я тебе поставила, а когда я вернусь, то начну строить. Отдаю тебе рабыню Та-кха'ет, используй ее по своему усмотрению. Не заставляй ее бездельничать».

Внизу за Хатшепсут приложил свою руку сам главный царский писец Анен. Едва Сенмут кончил читать, как в дверь постучали. Он крикнул: «Войдите!» – и в комнату вплыла Та-кха'ет, закрыла за собой дверь и простерлась ниц. Юноша изумленно взглянул на копну ярко-рыжих волос у своих ног.

– Встань!

Она поспешно поднялась и замерла перед ним, опустив глаза долу.

– И что я, интересно, должен с тобой делать? – спросил он у нее. – Погляди на меня!

На него немедленно уставились два зеленых глаза, в глубине которых он увидел искорки смеха. Шутка ей нравилась.

– Царевич короны отдала меня вам, чтобы вы никогда не выходили на солнцепек без краски, – сказала рабыня. Говорила она высоко, нараспев, с сильным акцентом; зубы у нее оказались мелкие и белые. У нее была очень бледная, почти белая кожа, и он сразу понял, что, кто бы она ни была, родина ее далеко от Египта. – А еще царевич короны сказала, что я должна развлекать вас в ее отсутствие и скрашивать вам долгие зимние ночи.

Сенмут ухмыльнулся:

– Откуда ты?

Она ответила ему озадаченным взглядом.

– Где ты родилась?

Она красноречиво пожала одетыми в шафран плечами.

– Не знаю, господин. Помню только море и сильный холод, и ничего больше. Я долгое время прожила в доме визиря Севера, где была личной служанкой.

– Как же ты попала во дворец?

– Царевич Хапусенеб подарил меня ее высочеству, потому что я была обучена искусству обращения с косметикой.

Когда Сенмут не выдержал и расхохотался, она улыбнулась ему в ответ, и оба почувствовали, как между ними растет взаимопонимание.

– Полагаю, ты и в других искусствах сведуща.

Она потупилась, веснушчатые пальцы перебирали складки ее юбки.

– Об этом вам судить, мой господин.

– Посмотрим. Подарок ты и в самом деле ценный.

– Надеюсь, что так. Царевич короны велела мне не теряя времени показать, чего я стою.

Он отпустил ее сам, по-прежнему ухмыляясь, сел на пол рядом со своим ложем, посидел немного и пошел по делам, а с Бенией увиделся снова только за ужином. Но когда, поужинав, он вернулся к себе, с ног до головы закутанный в плащ, ибо зимние ночи зачастую бывали холодны, то обнаружил, что в его спальне горит жаровня, все лампы зажжены, а перед маленьким домашним алтарем бога Амона курятся благовония, источая сладковатый дым.

Едва он вошел, Та-кха'ет согнулась в поклоне. На ней не было ничего, кроме тонкого полупрозрачного одеяния, которое облегало ее хрупкую фигурку, словно дым из курильницы, а в волосы она вплела зимние цветы, розовато-лиловые и зеленые.

– Не выпьете ли горячего вина с пряностями, оно поможет согреться в эту холодную ночь, – предложила она, а глаза ее обещали удовольствия, пьянящие сильнее, чем вино, соблазняющие больше, чем свежайшие медовые пирожки.

Сенмут не смог ответить. Он сделал к ней шаг, она подхватила плащ, соскользнувший с его плеч, бросила его на табурет у себя за спиной и снова повернулась к нему, ее руки заскользили по его плечам и напрягшейся спине. Он обхватил ее руками, крепко стиснул, чувствуя тугие холмики ее грудей, его губы жадно обшаривали ее теплую шею. С тихим смехом она увлекла его на ложе, и когда дар речи вернулся к нему, лампа успела догореть почти до конца.

Так Сенмут, сын крестьянина, жрец Амона и зодчий расстался наконец с невинностью. Он полюбил Та-кха'ет, ее своеобразный юмор, ее умение легко, непринужденно молчать, ее неожиданные вспышки страсти. Он обнаружил, что, с тех пор как она поселилась с ним, ему стало легче работать. Вне всякого сомнения, царевич знала, что делает, размышлял он, и в ее планы вовсе не входило, чтобы к полной самоотдаче, которой она требовала от него в качестве зодчего, примешивались внутренние метания и борения неудовлетворенного самца. До чего мудра и до чего коварна! И как беспощадна в своем упорстве, в своей убежденности, что все будет так, как она захочет, стоит ей только пожелать. И он каждое утро с удвоенным рвением возвращался к своей работе, а вечерами с новой страстью шел в постель.