Искушение винодела
Шрифт:
Аврора читала труды философов, поэтов, романистов, рассуждавших о смерти как о пристанище, куда приходишь по окончании жизни, или, само собой, как о событии. Сама же Аврора готовилась воспринять смерть как ее познание, остальное было чередой потерь, скользкой кровью на руках, горем, которого она хлебнула немало. Познание смерти засело у Авроры в мозгу, словно пуля, где-то чуть выше глаз. Заставляло смотреть поверх окружения — за пределы виноградных листьев, осененных сверкающими лучами солнца, смотреть сквозь дырочку в пробитом смертью, чернотой — посреди белого дня — разуме.
Аврора разослала письма мужу,
Собрану Аврора писать не стала. С ним она переговорила лично.
Когда с делами было покончено, Собран налил Авроре бокал кюве. Жодо-Кальман теперь производили шампанское — виноград присылал зять из Шалона-на-Соне. Это было хорошее белое вино, правда очень сухое.
— Он в себя не верит, — посмеиваясь, сказал Собран. — И совершенно не стесняется того, что передал дела тестю.
— А если еще учесть, что я вам передала половину своей власти… — Аврора забавлялась. — Вы теперь занимаетесь вином по всей провинции.
— И в мою честь изваяют статую, — пошутил Собран, погрузив нос в бокал.
— В виде кролика.
— Аврора!
Она рассмеялась, довольная его реакцией, затем сказала:
— Зимой я вернусь сюда — с Анри или без него.
Они снова замолчали. Аврора разглядывала струю пузырьков, поднимающуюся со дна. Потом просто начала спрашивать:
— На поле боя вы наверняка слышали, как раненые зовут матерей? Они звали родных матерей? Или же сверхъестественную мать вроде Богородицы?
— Не знаю. Сам не звал. Она еще жила с семьей, пока я был в армии. Я вспоминал ее такой, какой запомнил. И не на поле боя. К тому же меня ни разу тяжело не ранило. Единственный раз, когда я был близок к смерти, — это когда я чуть не замерз, когда казалось, будто мне явился…
От Авроры не укрылось, что вдруг Собран стал тщательнее подбирать слова. Его слова и мысли разделились, стали как кормчий и впередсмотрящий, и последние говорили первым, куда рулить.
— Мне будто явился ангел. Но на деле я увидел придорожную церквушку. Мама преставилась за год до того, как умерла Николетта. Слава богу, она не переживала этого горя. Внезапно заболела, слегла, две недели не вставала с постели, парализованная, не могла говорить, что поначалу ее очень злило. Леона не было рядом, и мама из-за этого печалилась, однако потом как бы отстранилась от всего. Не стала безразличной, нет, просто обрела мир. Лучшей смерти я в жизни не видел.
— Вашу маму мне увидеть не довелось, я ведь переехала сюда уже после того, как вы потеряли дочь. Первое, что я узнала, — это то, что у вас с Селестой умер ребенок от скарлатины.
— Почему вы запомнили это? От скарлатины в тот год дети умерли и в других семьях: два младенца, один четырехлетка и еще девочка тринадцати лет. Единственная причина, по которой я забыл точные имена младенцев, — это потому, что точно так потом нарекли других детей. Новорожденные воскресили мертвых и выросли. Девочку звали Жанна. Старшая у четы Гарвей.
— Почему мне рассказали о вашей дочери? Когда умер мой муж, нашлись те, кому не терпелось указать мне на других членов этого тайного
— Какая память, Аврора! Да вы знаете меня лучше любого из моих детей.
Собран коснулся ее руки. Затем налил себе еще шампанского и осмотрел его на свет.
— Что замечательного вы находите в бокале, когда смотрите на него так?
— Кое-что нахожу. В мире все потребляется неравномерно. И ночь лучше дня. — Собран на время задумался. — Я знаю кое-кого, кто помнит все на свете.
— Хотела бы я познакомиться с ней, чтобы она и меня запомнила.
Собран недоуменно взглянул на Аврору, но та не дала ему и рта раскрыть и продолжила:
— Она запомнила бы детей, погибших от скарлатины, которые бы только начинали пользоваться христианскими именами своих семей?
— Если б он хоть раз встретил их — тогда да.
Отравленная дружба… Он!
Собран прикрыл глаза. Аврора внезапно ощутила себя разбитой, а желудок будто превратился в бездонный колодец. Ее всю переполнило чувство собственного ничтожества; гордость ушла, грудь вновь ощущалась как мешок с камнями, подвешенный к ребрам и переброшенный через край могилы. К чему ограниченность, разумность, самоотречение, когда тут такие преступные желания? Яд — как представил его Собран — это то, что происходит между мужчинами, которые слишком сильно сближаются. Вот откуда накрахмаленные воротнички, вечно застегнутые пуговицы, сдержанность в словах и поступках, походы в церковь… Как она сразу не догадалась?
Аврора заметила, как Собран смотрит на нее, и собралась уходить. Если она и побледнела, то он вряд ли заметил.
— Хотите, — спросила она, — чтобы я прислала вам из Парижа книги? Какие?
Рю-дю-Бак,
Париж,
7 декабря 1833 г.
Г-н Жодо!
Поскольку Вы не написали мне, я заключаю, что моя мать не сказала Вам о своей смертельной болезни. Она более не в состоянии двигать правой рукой. В Париже есть хирург, знающий способ, как облегчить течение болезни. Он говорит: оперировать надо срочно. Мама, однако, настаивает на приезде в гиато, несмотря на слабость и на срочность ситуации. Полагаю, она рассчитывает приехать в поместье, остаться там, когда дороги станут непроходимыми из-за снегопадов, и тихо умереть в спальне у очага. Вспомните: она не верит в Бога. И в предопределенность судьбы тоже. Я напуган. Удерживать мать не имею сил. Барон очень зол и ведет себя как настоящий деспот, только указывает: мадам то, мадам это. Мать, впрочем, на нас внимания не обращает. Она, разумеется, хочет, чтобы я поехал с ней, даже подыскала мне гувернера — ужасного немца. Но клянусь: более не посмею роптать на него, пусть только мама выживет.