Искусство и кофе

Ролдугина Софья Валерьевна

— Леди, простите, коли не в свое дело лезу… Но где накидка-то ваша? И шляпка с тростью?

— Что? — я словно очнулась от забытья и покачала головою. — Все в порядке. У меня же не одна накидка, да и запасной зонтик-трость есть.

— Понятно, что есть. Чай не из наших, не из голодранцев, — тихо отозвался Лайзо, заводя двигатель, и, обернувшись ко мне, вдруг побледнел: — Леди, да на вас лица нет. Что случилось-то? Может, я подсобить могу?

— Нет. Не можете, — я покачала головой, чувствуя, что леденею. — Мистер Маноле, вы правы, это не ваше дело. Если хотите проявить заботу, просто езжайте отсюда как можно быстрее.

—

Как скажете, — Лайзо с деланным равнодушием отвернулся и уставился на дорогу. Автомобиль наконец-то тронулся с места. — Только, это, леди… Вы зря по дождю-то побежали, у вас теперь все лицо мокрое. Возьмите-ка, — он, торопливо и не глядя, положил мне на колени что-то. — Матушка вышивала, сама, своими руками. Не побрезгуйте.

Я опустила взгляд. На темно-пурпурных юбках лежал белый льняной платок с нежной зелено-голубой вышивкой. Оливковая ветвь и голубка.

— Верну вам его позже, — невнятно пробормотала я, чувствуя, что горло сдавливает. — Вы очень любезны.

Лайзо, не отрываясь, смотрел на дорогу, словно меня и не было. И, пожалуй, где-то в самой глубине души я ощущала смутную благодарность за это почти настоящее равнодушие.

Дома мне в таком состоянии делать было нечего. Все валилось из рук, смысл документов ускользал от разума — не чтение получалось, а так, разглядывание буковок. Промаявшись час, я решилась на крайние меры — поехала в «Старое гнездо», хотя не собиралась там появляться до завтрашнего дня. И, готова поспорить, никогда еще посетители не пили столько кофе, приготовленного собственноручно графиней!

Конечно, не обделяла я и себя.

— Леди, а которая эта по счету чашка? — осторожно осведомился Георг после очередной моей кофейной паузы. — Помнится, еще с полгода назад вы постоянно жаловались на сердце…

— Пустяки, — я улыбнулась. Судя по тому, как закашлялся Георг, беспечность удалась мне плохо. — Здесь больше половины молока. Это совершенно безвредно.

— Разумеется, разумеется, — ворчливо откликнулся он.

О Рокпорте Георг не стал спрашивать, к счастью. Но, так или иначе, мысли мои крутились вокруг сегодняшней встречи. Я уже сожалела о своем поведении. Вряд ли маркиз желал причинить мне боль. Так стоило ли хлопать дверью и гордо отказываться от подарков?

Впрочем, драгоценности я не смогла бы принять в любом случае.

«Как все сложно и запутано, — крутилось в голове невеселое. — Куда там расследованиям Эллиса…»

Вечером еще оставалась смутная надежда, что на следующее утро ко мне вернется прежнее самообладание и я придумаю, что делать дальше. Увы, она не оправдалась. В первую очередь потому, что за целую ночь глаз я так и не сомкнула.

Утро встретило меня головной болью и посыльным от маркиза Рокпорта. Даже не знаю, что было хуже. Но посыльного, по крайней мере, можно было отправить обратно — с нераспечатанным конвертом и неоткрытой коробкой. А против дурного самочувствия я знала лишь одно безотказное средство — работа, работа, работа.

Около пяти вечера я отправила Эллису записку, интересуясь ходом расследования. Лайзо привез ответ сразу же. На обороте моего послания было написано лаконичное: «Занят». Сердце кольнуло неприятным чувством: вдруг детектив боится теперь говорить со мною, чтобы не навлечь на свою голову гнев маркиза?

Словно угадав мои мысли, Лайзо отвернулся и произнес в сторону тихо, словно

бы обращаясь к самому себе:

— Ну и бардак в том Управлении! В доме для скорбных умом и то порядка больше. Все бегают-бегают, пишут-пишут, бумагу зря переводят. А всего-то большой чин с проверкой приехал, эка невидаль… Леди Виржиния, мне вас здесь дожидаться или позже приехать? Если позже, то к которому часу? — добавил он почтительно, обернувшись.

— Подождите тут, в кофейне.

Я выдохнула с облегчением. Не боится. Действительно занят.

Остаток дня тянулся мучительно медленно. Мне порою казалось, что вот-вот я упаду и засну прямо посреди зала. Но стоило, к примеру, подняться наверх, в комнаты Мэдди, и прилечь на диване, как сонливость исчезала, а тягостные мысли наваливались с новой силой.

— Это вам, наверно, шум мешает, — сочувственно откликнулась миссис Хат на мои сетования. — Вы поезжайте в особняк, леди Виржиния. Сегодня дождь, гостей немного, в одиннадцать и так, и этак закроемся. Чего вам себя мучить?

Довод был разумный. Однако даже дома сон не шел ко мне. Мешало абсолютно все — будто бы слишком жарко натопленная комната, неумолчный шелест унылого осеннего дождя, призрачный запах табачного дыма… В половине первого я не выдержала и поднялась; побродила немного по комнате, думая, не послать ли Магду за успокоительным в аптеку, но потом просто накинула на плечи шаль и спустилась в гостиную.

Дом спал. Ни возни на кухне, ни топота в комнатах для слуг — почти совершенная тишина, оттененная только шепотом дождя и тиканьем старинных напольных часов. Как сомнамбула, я несколько раз обошла гостиную по кругу, а потом меня потянуло на улицу. Вспомнился липкий, удушливый сон о тропическом острове и море, о художнике и его загадочном госте. Уснуть снова мне тогда помог свежий воздух. Отчего бы не выглянуть на улицу сейчас?

Окно высветила вспышка далекой молнии. И — бесконечность спустя — глухо заворчал гром, как большой, не вовремя разбуженный зверь.

…Я выскочила на порог, как была — простоволосая, босая, в одной шали, накинутой поверх пеньюара.

Дождь меня оглушил.

Холодный, обволакивающий, всепроникающий, он просочился, кажется, до самого сердца. Легкая ткань быстро промокла и облепила ноги; плотная шаль медленнее вбирала воду, но зато и тяжелела с каждой секундой, и через минуту мне уже казалось, что мои плечи укрывает не одна шаль, а целый десяток. Ветра почти не было, словно и его дождь загнал в какую-то подворотню, как бродячего пса. Безлюдная площадь перед особняком замерла в безвременье. Дома выглядели покинутыми триста лет назад; черные окна слепо уставились в серую хмарь; вода смыла с города человечьи запахи, оставив лишь речную сырость, затхлый каменный холод, кисловатость земли и резковатое, пряное благоухание палых листьев.

Дождь шептал о чем-то неумолчно — и в этом шелестящем звуке растворялись мысли, абсолютно все, оставляя меня опустошенной. Или обновленной? Это было похоже на колдовство. Я уже и не помнила, что мучило меня всего час назад.

— Не боитесь, что вас кто-нибудь схватит, леди?

— Уж скорее я что-нибудь подхвачу. Простуду, например, — ворчливо, как Георг, откликнулась я. — Что вы здесь делаете, мистер Маноле?

— Мать навещать ходил, вернулся вот, — просто ответил он и шагнул ближе — так, что теперь можно было его видеть, а не только слышать. — А вы, леди?