Искусство и кофе

Ролдугина Софья Валерьевна

Несколько дней я избегала его, испытывая странную неловкость при воспоминании о том ночном происшествии, но потом уверилась, что бесстыжий гипси на сей раз проявляет удивительную деликатность и даже не думает напоминать мне о своей помощи. На душе у меня от этого потеплело, а потому и с Лайзо я стала обращаться дружелюбнее.

Чем он и воспользовался, заводя беседы ни о чем по десять раз на дню.

Вот уж правду говорят: гипси палец в рот не клади, по локоть откусит!

— О делах, — уклончиво ответила я, машинально стягивая ворот накидки. К ночи теперь так холодало, что иногда даже на стеклах появлялась изморозь.

— Не

хотите говорить — так не надо. Простите меня, глупого, что спросил, — ответил Лайзо с таким искренним горем в голосе, что сердце ёкнуло.

Ругая себя за чувствительность, я ответила:

— Ищу повод нанести визит мисс Дюмон. Это реставратор. Она работала с той самой похищенной у Уэста «Островитянкой». Эллис просил меня побеседовать с мисс Дюмон и…

— Собрать показания? — понятливо подхватил Лайзо. И прежде, чем я рассердилась на него за то, что он меня перебил, он продолжил: — Так зачем вам ее навещать? Пусть сама приезжает. У вас же тоже «Островитянка» есть, так, леди? Вот и отошлите этой мисс Дюмон письмо — так и растак, а хочу, мол, чтоб вы, почтенная, картину мою посмотрели — не пора ль ее реставрировать? Ну, или что там с этими картинами делают, — закончил он, уже откровенно дурачась. — А вы ее, как добрая хозяйка, обо всем и расспросите. И о том, как предыдущую «Островитянку» реставрировали — тоже. Вот вам и предлог, вот и повод — комар носа не подточит!

Впервые в мою голову закралась мысль, что Лайзо, возможно, был мошенником высшей категории не потому, что он — воплощенное зло и порочен по натуре, а потому что умом его небеса не обделили.

Но этого я не сказала, разумеется. Только улыбнулась в сторону:

— Неплохая идея, мистер Маноле. Пожалуй, так и поступлю… — и добавила, поколебавшись: — Спасибо.

Он расцвел, словно получил премию в двести хайрейнов. Или даже в двести пятьдесят.

И видеть это мне тоже было почему-то приятно.

О Джулии Дюмон ходило множество нелепых слухов. Но при первой встрече подтвердились только два из них — самые скучные.

Во-первых, мисс Дюмон действительно оказалась рыжей.

Во-вторых, она и впрямь была леди. И неважно, как там обстояли дела с ее родословной: только в жилах истинных аристократов текла подобная смесь из легкой эксцентричности, благожелательности и чувства собственного достоинства с каплей снисходительности к существам менее развитым.

— Доброе утро, леди Виржиния, — мисс Дюмон поздоровалась первой, едва оказавшись в гостиной, и тут же продолжила непринужденно-светским тоном: — Вы ведь не держите собак?

— В городском особняке? Разумеется, нет, — пожала плечами я и улыбнулась, вспомнив об обязанностях хозяйки дома: — Спасибо, что вы откликнулись на мою просьбу, мисс Дюмон.

— О, пустое, леди, — изящно склонила она голову. — Реставрация картины Нингена — изысканное удовольствие. Напротив, мне стоит быть благодарной за то, что вы предоставили эту чудесную возможность взглянуть на произведение истинного мастера в приватной обстановке. Не терпится приступить к осмотру! А затем, если возникнет такая необходимость — и к работе.

— В таком случае, не будем медлить, — я приглашающе взмахнула рукою, указывая на дверь гостиной. — Пройдемте, мисс Дюмон. Картина находится на втором этаже, в кабинете моего отца.

— «Вернись, островитянка!», если мне не изменяет

память?

— Правильно…

Все так же беспечно щебеча, мы вышли в коридор и поднялись наверх. Я осторожно разглядывала званую и долгожданную гостью, пытаясь составить первое впечатление, которое, как известно, нередко оказывается самым верным.

Итак, она была изысканной рыжей леди. Не такой уж юной — кажется, на два или три года старше Эвани; не красавицей — но эффектной. Ее волосы, длинные и ухоженные, вились крупными кольцами. Платье цвета фисташек отличалось некоторой старомодностью, но при этом удивительно подходило мисс Дюмон.

«Дорогое, — отметила я про себя. — Очень дорогое. Обычно такое шьют не на каждый день, а на праздники».

Но это оказалось единственное роскошество, которое позволила себе мисс Дюмон. Никаких украшений у нее и в помине не было — ни ожерелья, ни сережек, ни броши, ни даже простенького колечка. Только на шее у нее я заметила тоненький шелковый шнурок телесного цвета, на котором, похоже, висел какой-то кулон. Но он прятался под корсажем — просто так не увидишь. Мне тут же стало любопытно. А вдруг с этим кулоном связана некая тайна?

Впрочем, даже если и так, навряд ли она имела отношение к расследованию. Потому пришлось мне на время осадить свое любопытство.

Косметическими изысками мисс Дюмон также пренебрегла. И, присмотревшись, я поняла, почему. Бледность и блеклость придавали ей особенный шарм, окружали ореолом благородства. Будь эти полные губы чуть ярче, они бы выглядели вульгарно. А темная тушь на длинных рыжих ресницах убила бы напрочь впечатление трогательной нежности и затаенной слабости.

Шагала мисс Дюмон широко и быстро, и этим сразу завоевала мои симпатии. Я сама терпеть не могла мельчить и семенить.

До кабинета отца мы дошли всего за минуту-другую.

— О… — мисс Дюмон остановилась на пороге, и выражение ее лица стало благоговейным. — Это она?

— Да, — кивнула я, чувствуя себя немного глупо — как всегда, когда приходится подтверждать очевидное.

— Чудесно. Просто восхитительно. Ну-ка, милая, взглянем на тебя поближе…

Сюсюкаясь с «Островитянкой», как с маленьким ребенком, мисс Дюмон прошла к дальней стене кабинета. Я с трудом удерживалась от неуместной улыбки. Право же, никогда не пойму, что так привлекает людей в подобных произведениях искусства и заставляет испытывать священный трепет. Да, гамма теплая и приятная, но сам рисунок похож на детскую мазню — слишком плотные краски, плоские и непропорциональные человеческие фигуры… Картина будила странные чувства. Когда я смотрела на загорелую черноглазую женщину, застывшую с поднятой рукою на берегу, сердце у меня сжималось. Вроде бы и нет ничего печального — улыбка, яркие цветы у ног, бирюзовая волна, белый песок и гуашево-темная зелень тропического леса — но все равно появляется жутковатое ощущение надлома, изматывающего одиночества, быстротечности бытия.

Нет, такие картины мне категорически не нравились.

— Ваша девочка в хорошем состоянии, — вдруг произнесла мисс Дюмон громко, отвлекая меня от размышлений. — Я бы отметила только два небольших дефекта, требующих исправления. Во-первых, лак немного потемнел, и не похоже, чтоб это произошло от времени. Во-вторых, вижу небольшую трещинку в раме.

— Рама — не полотно, — легкомысленно отмахнулась я, но мисс Дюмон покачнула головой, бережно проводя пальцами по темному дереву: