Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
Здесь нужно видеть место объединения всех теоретических и обобщающих работ в области искусствознания, ибо в связи с терминологическою работою и из нее непосредственно возникают требования, во-первых, систематики и диалектического упорядочения искусствоведческих теорий, и, во-вторых, приведение во внутренне организованную систему наиболее пригодной современной теории. Чисто практическая необходимость последней иллюстрируется всем вышесказанным. Научная работа всегда совершается в известном кругу: от собирания материала до теории, и обратно, ибо организованное накопление материала необходимо предполагает некоторое теоретическое руководство16. Приведу только один поясняющий пример. Для работы искусствознания нужно собирать материал, т.е. образцы самого искусства, но основной вопрос искусствознания: что есть искусство? То есть, чтобы собирать, нужно уже как-то ответить на этот вопрос. Но, вот, не входя в глубокие анализы, зададим себе простейший, конкретный вопрос: так называемое примитивное искусство (дикарей,
16 Здесь, конечно, не место входить в рассмотрение вопроса о том, как вообще в научной работе разрешается упомянутый круг.
жественного искусства)? Эстетика и эстетические критерии здесь помочь не могут (до-художественное может быть эстетическим, и художественное далеко не исчерпывается эстетическим), это — прямое дело совокупных усилий, с одной стороны, принципиального анализа, а с другой — социологии и этнологии17. Само собою ясно, какое значение может иметь решение этого вопроса для практических задач собирания и организации подлежащего искусствоведческому исследованию материала. С другой стороны, работа систематизации, основанная на изучении истории самой науки и ее теорий, создает побуждение укрепить общее положение и признание своей науки распространением классических трудов искусствознания. Их образцовые переводы служили бы не только целям выработки терминологии и целям систематики, но приучали бы к самой работе широкие круги и поклонников искусства, и, что особенно важно, самих деятелей искусства. Авторитетное компетентное издание классических авторов по вопросам искусства, теоретиков и самих художников, насущная и неотложная задача искусствоведческой работы у нас, - задача, выполнение которой удовлетворило бы и нужды самой науки, и нужды просвещения.
Широко разворачивающаяся у нас искусствоведческая исследовательская работа еще многого требует для полного обнаружения потенций молодой науки, — в особенности, что касается планомерной организации ее объекта и материалов, — но из стадии созидания планов и отвлеченного обсуждения методов она уже выходит, и есть уже у нее положительные результаты. Не пришло ли время, — с целью подведения итогов, с целью выяснения настоятельных нужд и с целью проведения в общегосударственном масштабе организационных планов искусствоведческого исследования, - созвать Съезд русских и всесоюзных искусствоведов?
Москва, 1926, февраль. Г. Шпет
р Любопытно ставится вопрос Фирканлтом (Prinzipientragen der ethnologischen Kunst-forschung// Kongressbericht... S. 338 ff.). Распространение понятия «искусства» на примитивное искусство можно считать априористическим пониманием, напротив, генетическое или эволюционное рассмотрение различает здесь два понятия.
Литература
Искусство существенно включает в себя, в свое содержание, интимный культ творческих сил и собственной материи. Словесное искусство без культа слова — несносный цинизм. Как естественное искусство, оно себя противополагает искусственной терминированности и безыскусной прагматичности, имеющих то общее, что слово в них не культивируется в своем самоценном значении, а дико произрастает без художественной заботы, без ласкового внимания к себе со стороны словесного мастера. В лучшем случае человек здесь думает о слове столько, сколько нужно заботиться о приличном состоянии одежды или о сохранности транспортных средств. Как искусство слово становится предметом особенной заботы, художественного культа. Оно возводится в самоценный объект, требующий служения и жертвы. В своей величавости оно требует очищения от нестерпимой для него суеты.
Реальная ценность словесного знака, как знака, состоит в том, что это — знак всеобщий, универсальный. И этой особенности слово не теряет, когда становится предметом художественной культуры. Оно допускает наиболее полный перевод с любой другой системы знаков. Но не обратно: нет такой другой системы знаков, на которую можно было бы перевести слово хотя бы с относительною адекватностью. Как бы ни казалось оно нам эмпирически недостаточным, — если это — не свидетельство нашей собственной слабости и творческой беспомощности, — слово именно эмпирически наиболее совершенное осуществление идеи всеобщего знака. Оттого и соответствующее искусство — наиболее универсально в нашем человеческом смысле и масштабе. Правда, не что иное, как именно культ слова, претворяющий слово в художественное слово, сообщает ему ту исключительность, когда не только художественный образ одного искусства не переводится образом другого искусства, но даже в собственных пределах художественного слова сама исключительная единственность его формы и неповторимость осуществления могли возникнуть лишь в результате преданного служения и пожертвования со стороны художника, может быть, прежде всего суетою универсальности. Но это противоречие, так
как оно заключается в самой природе слова, есть противоречие диалектическое. И оно преодолевается в жизненном
Из универсальности слова проистекает доступность художественным формам всего действительного и возможного содержания человеческого опыта и замысла. Даже то, что сознательно или бессознательно ищет освобождения от его всепокоряющей власти и непреклонной воли властвовать над человеком, как и то, что игнорирует более чем инструментальную природу слова, может быть все-таки вовлечено в его художественные формы выражения. Научные теории, технические достижения и научения, разговоры лишенных досуга людей, коммерческая реклама, газетный пситтацизм и наивное неразумие, — все прагматическое может стать предметом литературы и словесного искусства, может найти в художественном слове свое художественно предопределенное место. Не только в своей литературной сути, но и как ходячие применения все словесные создания, даже устраняемые из предмета литературоведения, могут занять свое место в литературе, как ее законный объект, и таким образом все-таки вернуться в литературоведение. Может быть, величию и захвату этой идеи более соответствовал бы иной, несловесный знак, но в распоряжении земного человека его нет.
Слово — универсально, как само сознание, и потому-то оно — выражение и объективация, реальный, а не только условно признанный репрезентант всего культурного духа человечества: человеческих воззрений, понимания, знания, замыслов, энтузиазмов, волнений, интересов и идеалов. Как всеобъемлюще по своему существу слово, так всеобъемлюща по содержанию и смыслу литература, ибо она — не частный вид общего рода «слова», а его особая форма. Предмет литературы - в реальном культурном осуществлении сознательного начала человека, в полноте его духовных проявлений и возможностей. Литературное сознание есть сознание, направленное на предмет, смысл и содержание которого — конкретно-эмпирический дух человека в его развитии и в его истории. Поэтому о литературе можно с полным правом сказать, что она в своей идеальности есть воплощение, материализация самосознания как такого, и в своей реальности -выражение исторического человеческого самосознания, сознания человеком себя, как становящегося исторического объекта.
Поскольку литература есть словесное искусство, умение художественно владеть словом, а в высшем напряжении — и творить его, внимая его собственным формам и законам, постольку литература, как
выражение человеческого самосознания, не только отображает его и запечатлевает, но также активно творит. Она — воплощение его самодеятельности в творческой потенции. Творя в своих формах спонтанно, литература, — в отличие от философского рефлексивного анализа, -возводит через искусство свое спонтанное творчество в наблюдаемую закономерность, которая предписывает пути нового творчества и сама становится предметом изучения, как особая проблема литературоведения. Последняя, таким образом, объемлет сознание со стороны его осуществления в социально-культурной действительности по его содержанию и смыслу, как самосознание в его объективной жизни, но равным образом она включает в себя и формальные закономерности путей реализации этого содержания и смысла.
Сказанное еще не решает вопроса о необходимости литературы, как специфического вида словесного искусства, чувственно представленного в «письменной» форме. Конечно, дело - не в эмпирическом «случае» письменности: иероглифа, чертежа, буквы, типографского знака, — об этом можно повторить то, что сказано об эмпирической случайности словесного знака, — а в сущности идеи запечатления духовного содержания в устойчивой вещи, т.е. в смысле воплощения слова, как энергии, в слове, как материальной вещи.
Когда мы говорим о чистом сознании и исследуем его философски, мы, строго говоря, имеем дело только с предметностью, с чистым предметом. Пусть это сознание дано нам в завершенном или завершающемся единстве, мы лишь условно можем это единство назвать субъектом, мы знаем, что в действительности оно - не субъект в строгом смысле субъекта, как materia in qua. Другое дело - эмпирически реализованное сознание: у него, действительно, есть субъект, как его носитель, независимо от того, будет ли этот субъект неделимым или коллективом. Есть в сознании, как таком, предметные единства, которые, объектавируясь, воплощаются в формах конкретно-индивидуальных или конкретно-собирательных субъектов. Литературное сознание, как выражение культурного самосознания, должно иметь своего носителя, выразителя исторического самосознания, поскольку последнее требует для себя, для своего реального бытия определенных форм «письменности» в указанном смысле возможности действительного материального запечатления. Если словесное сознание вообще есть сознание, направленное, как на предмет, на себя, на субъект культуры, то литература, в смысле «письменности», должна выражать какую-то модификацию того же самосознания, где предмет и соответствующая интенция меняются не принципиально, а лишь специфически. В чем же особенности этой новой специфической модификации культурного самосознания?