Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
Uiiz . Crundlegung der allgemeinen Kunstwissenschaft. В. I. S. 32, cf. 39-43. " Uiiz E. Die Kultur der Gegcnwart. Stuttgart, 1921.
Я считаю, что опасности этого уклона преодолены в работах Бургера, Воррингера, Дворжака, Щыговского; БернгеЙмер - психологический привесок к этому. Сюда же следует отнести и Вальцеля, невзирая на его самозащиту (Ор. cit. S. 15), но, между прочим, имея в виду тут же им и признаваемую зависимость от Дильтея и Вёлъфлина. ь Konnerth . Die Kunsttheorie Konrad Fiedlcrs. Eine Darlegung der Gesetzlichkeit der bil-denden Kunst. Munchen, 1909. S. 101; Fiedler K. Schriften iiber Kunst / Hrsg. von Hans Marbach. Lpz., 1906. S. 30.
' В американском «The philosophical Review» (1925, July) напечатана очень интересная и содержательная статья, автор которой пробует установить собственный предмет искусствознания: Wind . Theory of Art versus Aestheiics.
Иная ситуация сложилась у нас. Наша археологическая история искусства особой силы в своем развитии не приобрела, и по условиям своего научного положения не могла приобрести. Достаточно напомнить, что по уставу 1884 г., «история искусства» была только вспомогательным предметом на классическом отделении историко-филологического факультета. Не имея собственных традиций, наша наука -(это относится не только к искусствоведению), - легко поддавалась всякому влиянию западной науки и охотно шла навстречу новым ее открытиям и течениям. Современное нам поколение искусствоведов (с 1906-1907 гт.) находило в университетах науку об искусстве на более видном месте, чем то было до того, и оно состоит уже в большей, во всяком случае, в наиболее энергичной, своей части из представителей нового искусствоведения, а не археологической истории искусства. Правда, их работа еще не настолько материализована, чтобы быть для всех убедительной, но всем известно, что виною тому не недостаток доброй воли и усердия наших ученых10. Но нельзя также перекладывать все на внешние для науки обстоятельства. Верно, что война отозвала многих из западных мастерских науки, но в этом можно найти и хорошую сторону. Когда наши молодые ученые ездили в прежнее время на Запад «завершать» свою ученую школу, они слишком часто забывали, что там - только школа, а жизнь - здесь, и для своих самостоятельных работ они нередко выбирали темы и задачи, далекие от наших собственных, и ученых и культурно-исторических потребностей. Считалось, что решение какой-нибудь второстепенной научной задачи, выдвинувшейся в немецкой науке, удовлетворяло и наши культурные нужды. Как будто не хотели признать, что работа даже над первоклассным мастером требовала своего оправдания - или как методологический образец, или как тема, связанная материально с нашею культурою. Никого бы не удивило, если бы у нас появилось, без попыток даже оправдания, специальное исследование о любом второстепенном или третьестепенном мастере, оригиналы которого никогда даже не видели ни читатели, ни ученики, ни коллеги ученого исследователя. Но когда мы оказались «отрезанными» от Запада, побудило ли это нашу науку обратиться к организации работы в сфере собственной нашей культуры? Лишь отчасти. А между тем революция сделала все, чтобы направить ученое внимание именно в эту сторону. Немало памятников гибло, а в то же время многое из того, что при старом, будто бы национальном, режиме было не всегда доступно и ученым, было в подлинном смысле национализовано и сделалось истинным народным достоянием и, в первую очередь, достоянием ученых. Открытие
10 Книга Б.Р. Виппера оказалась ласточкою, которая весны не сделала. См.: Виппер Б Проблема и развитие натюрморта. Казань. 1922.
прежде замкнутых частных и фамильных собраний, беспримерное пополнение старых общественных и государственных музеев, неоценимые реставрационные открытия, работы над восстановлением архитектурных памятников, — все это остается материалом и побуждает к теоретической над ним работе. Разумеется, национальное самолюбие — не причина для науки брать только свое и отказываться от чужого, но ведь также и национальное самоуничижение — не причина для науки предпочитать чужое. Но действительная причина для науки - осуществлять свой метод, лежащий вне всяких разграничений места и народа, на всяком материале, - а какой же материал к нам ближе нашего собственного? И какое бы великое и мировое открытие ни сделал ученый, он заговорит, прежде всего, на языке и словами, понятными его ближайшим слушателям. И, конечно, это в интересах самой науки: и необходимое в ней распределение труда, и необходимое для нее участие в ней всех народов. Но это и в интересах государственности: если экономическая и политическая ситуация заставляют нас провозгласить лозунг самостоятельной промышленности, то тем самым уже она энергично толкает нас в сторону изучения, на первом плане, собственных естественных богатств, но не в меньшей мере, надо думать, и культурных. Надо, поэтому, прежде всего, чтобы само наше общественно-культурное мнение признало ученую работу над собственным материалом не только важною и полезною, но и насущно-необходимою, - больше того, надо, чтобы само общество потребовало этой работы от своих учеАых. Мы уже принялись за усиленное изучение своих естественных производительных сил, своих народностей, своих краеведческих особенностей, - но велико ли участие искусствознания в наших этнографических, например, экспедициях или в том же краеведческом движении?
Есть другое преимущество в положении искусствознания у нас, которому мы также должного организационно-научного применения не нашли. «Искусствознание», как оно возникло в Германии, есть прямое продолжение «истории искусства», как истории одних изобразительных искусств; расширение его до общей или синтетической науки об искусствах находится там по-прежнему в руках философов или философствующих искусствоведов, остающихся, однако, узкими специалистами в изучении тех же изобразительных искусств или одного из других (мусических) искусств. По-видимому, именно вторжение в изучение искусства, с одной стороны, философов, а с другой, представителей новых искусствоведении: театроведения, музыковедения, и пугает старых представителей;университетской науки. Мы же, может быть, и более «склонны» к обобщающим синтезам, и препятствий у нас к тому, - в виде «традиций», - меньше. Во всяком случае, как бы это
ни объяснялось, именно наше время и у нас создало Академию Художественных Наук, прямая цель которой не просто объединить под одним ученым кровом и за одним столом литературоведов, музыковедов, театроведов и, скажем условно, пластоведов, а, объединив их, побудить работать в направлении общего синтетического, или, может быть, лучше было бы сказать, синехологического искусствознания. Посильно свою задачу Академия выполняет. Но она не хочет и не может быть изолирована в своей работе от общего положения в стране, и не может вести свою работу, если оторвется от того материала, который ей нужно подвергнуть обработке. И вот здесь наша постановка исследовательской работы в области искусствознания заставляет желать многого.
Для нормальной постановки дела здесь нужен, таким образом, 1) материал - исходный пункт и постоянный объект работы, 2) отчетливое сознание средств и целей, по нашему заданию, не специальных, а общих и синтетических. Средства или методы этой работы, а также и цели или принципы искусствознания, как они выдвинуты самой историей науки, могут быть сведены к трем группам проблем. Естественно-научный подход к изучению искусства, с целью, главным образом, психофизических объяснений участвующих в искусстве творческих, индивидуальных и социальных процессов, должен опираться на соответствующую общую научную, в основе своей экспериментальную, работу, - прежде всего, следовательно, в области психофизиологии. Если нет нормальной постановки научного исследования в этой последней, то и соответствующему искусствоведческому исследованию положены границы, выйти за которые оно само не может и в пределах которых оно встретит трудности невероятные. Можно создать специальную лабораторию для изучения психофизических процессов эстетического и художественного опыта, и она будет работать, но для полного успеха ее работы или должны быть в стране лаборатории, на общие результаты работы которых она могла бы опираться в своих специальных исследованиях, или ей самой надо укреплять под собою общую почву и, следовательно, отвлекаться от своего прямого назначения. Между тем дело с организацией научной психологии у нас угрожающе неблагополучно11.
Заслуживающее полного сочувствия увлечение у нас рефлексологией, каковы бы ни были результаты его и какими бы широкими горизонтами она ни манила нас, ни в коем случае не может заменить не только так называемой субъективной, но и физиологической психологии. Самое полное осуществление задач, какие сама себе ставит рефлексология, как и общая физиология, всегда останется чрезмерной отвлеченно
11 По крайней мере, такое впечатление получается, если сравнить наши работы с успехами психологии на Западе.
стью для конкретного искусствознания. Что к кается тех метарефдек-сологических размышлений, которые возникают не в экспериментальных лабораториях, а в энтузиастических дискуссиях, то им цена такая же, как и всем вообще метафизическим и метапсихологическим конструкциям. Усердная работа западных ученых в области дифференциальной и аналитической психологии так же не нашла у нас своей организации, как и в области психологии этнической. А именно на них теперь возлагает надежду искусствоведение, и, по-видимому, основательную12.
Не лучше дело обстоит с другим методологическим подходом к искусству - философским. Философии у нас было не до помощи искусству, пока необходимость самого бытия ее подвергалась сомнению. Теперь все чаще раздаются голоса в защиту ее научного существования, и, надо думать, с ее восстановлением в ее законных научных правах она принесет свою пользу искусствоведению, — и в освещении его собственных методов, и в анализе основных его понятий, и в диалектическом разъяснении его путей, и в подготовке его конечных синтезов. Неправилен, как выше отмечено, путь Утица и ему подобных, но у нас может быть еще хуже: посторонние науке метафизические элементы могут быть внесены в нее по простому неведению того, что есть истинное философское знание, ибо голое отрицание - непреодолимый мотив невежества, в этом, как и во всяком другом, случае. Наконец, не следует забывать, что, становясь наукою, искусствознание не отменяет философской эстетики, а скорее укрепляет ее положение, предъявляя к ней свои запросы и требования, — само понятие «эстетического», необходимое для искусствознания, может быть получено последним только из анализов самой эстетики: понятие искусства - шире понятия эстетического, но и эстетическое - шире художественного.
Казалось бы, дело должно обстоять благополучнее, что касается метода социологического, то здесь искусствознанию жаловаться не на что. Не совсем так. Приложение социологического метода в области искусствознания - едва-едва початый край, а у нас слишком много споров о принципах этого метода и слишком много значения прида
,: Единственное направление аналитической психологии, нашедшее у нас поддержку.
– Фрейдовский психоанализ, но, ...известно, что мы импортируем не всегда лучший товар.
– Что касается этнической психологии, материал для которой в нашем Союзе неисчерпаем, то Кабинет для ее изучения, организованный мною в начале революции при Московском университете, в настоящее время, сколько мне известно, не функционирует (работа Кабинета определялась задачами, развитыми мною в статье -Предмет и задачи этнической психологии», 1916); равным образом я не слышал, чтобы хотя один этнопсихолог был приглашен хотя бы в одну из наших этнографических и фольклористических экспедиций или был привлечен к участию в работах по краеведению.