Искусство провокации
Шрифт:
...Он вошел в бордель как входят в морг — спокойно, с печальным взглядом человека, повидавшего горы трупов. Оглядел сидящий в ожидании клиентов товар и выбрал ее. Они поднялись в комнату и вместо того, чтобы заняться делом, он коротко и четко изложил ей план ее «спасения», передав ей письмо от родственников из Италии. В письме на простом итальянском языке в доступной форме было предложено либо выброситься из первого попавшегося окна в связи с позором, который ее французские занятия принесли честной и благородной семье, каждый день молящейся о ее спасении либо делать то, что скажет господин, передавший это послание.
Со следующего дня Лаура превратилась
Лауру навещал только один почтенный мсье, который доводился ей, кажется, дядей. Он приходил только один раз в неделю, в среду, и приносил Лауре книги и еду. Всегда был мил и учтив с соседями и справлялся о здоровье мадам Пруден, хозяйки меблированных комнат, которой в один и тот же день, первого числа каждого месяца, вносил плату за комнату Лауры. Мадам его боготворила: он всегда дарил ей пирожные — шесть штук в коробочке, аккуратно перевязанной голубой лентой, из кондитерской на Рю де ля Шез. Ровно час находился у девушки и уходил.
По утрам Лаура бежала на работу в ювелирный магазин, а вечером допоздна соседи видели, как у нее в комнате горел свет: девушка занималась!
Через год, в сентябре 1928, Лаура постучалась к мадам Пруден — ей так нужен был совет: за ней весьма прилично, с цветами и сладостями, вот уже 2 месяца ухаживает хозяин ювелирного магазина, где она работает. «Мсье Дейч такой галантный кавалер, только вот... возраст!» — смущенно проговорила девушка.
«Милая моя, — отвечала мадам Пруден, которая последний раз пользовалась мужчиной не позднее начала Великой французской революции. — У мужчины, который делает Вам предложение, может быть только один недостаток: отсутствие солидного банковского счета. Все остальное есть у других! Да простит меня Господь!» Через месяц Лаура вышла замуж и уехала с семидесятилетним «молодым супругом» на его родину в Мюнхен, где на еврейском кладбище лежали все его родственники: в Москве сочли, что умирать банкиру лучше всего на родине.
5.
Было без трех минут восемь вечера. Набережная по направлению к докам светилась тусклым желтым светом и, казалось, была скользкой от плотного запаха рыбы, который ветер доносил с моря. Суда красиво покачивались на рейде, а те, которым хватило места у причала, возможностью видеть их вблизи лишали наблюдателя какой-либо романтики и желания забраться по трапу и выйти на них в море.
Налево, за третьим доком, стоял потрепанный временем советский траулер РТ-17. Прошло десять лет после окончания войны, но казалось, он только что напоролся на мину и через открытую рану в днище рыба сама заплыла в его трюмы и заблудившись в обломках шпангоутов, померла от безысходности. На мостике одиноко стояла фигура судового начальника погибших рыб и с тоской смотрела на город: городу было наплевать на него.
Судно пришло своим обычным маршрутом: из Мурманска через Норвегию и Данию сюда, в Голландию. Далее его путь лежал к берегам Великобритании, откуда в обратном порядке траулер вернется домой, еще раз пришвартовавшись в Амстердаме. Он привезет
У меня было не больше часа, чтобы зайти в портовый кабачок, переброситься парой сальных анекдотов с барменом, подсесть к Морячку и «случайно узнав», что он из России, заплатить за его выпивку в память о союзнических заблуждениях.
Морячок вот уже 5 лет, как ходил на этом судне по иностранным портам в качестве старшего помощника капитана «по политическим вопросам и ответам». Ему было позволено всегда и в обязательном порядке сходить на берег и общаться с моряками из других стран, рассказывая о том, что надо знать о жизни Советов. Я называл его «полупроводником», потому что он искренне врал, как Иван Сусанин, заводя слушателей в дебри советской пропаганды. Но была у него одна потрясающая черта: майор МГБ весьма неплохо разбирался в искусстве и брал за свою работу только ювелирными изделиями.
Высокий, худой и сутулый, с серым цветом лица, какой бывает у шахтеров и рабочих предприятий, имеющих дело со свинцом, он держался просто и незаносчиво. Со свинцом действительно был дружен — стрелял отменно: во время войны служил в расстрельной команде. Стрельба по недвижимым и мокрым от ужаса мишеням отточила его глаз и натренировала руку, ну и конечно, зарекомендовала с наилучшей стороны в его ведомстве, сотрудники которого его за эти достижения презирали, но боялись.
Я подсел: он поднял глаза и улыбнулся. Еще бы — зарплата приехала с доставкой на дом!
Как добрались, кэп? — спросил я. — Не всю еще рыбу перепугали своей посудиной?
Она еще походит, — он вытер пивную пену с губ.
Что у Вас происходит в Великой и Ужасной стране победившего социализма? Неужели после того, как Ваша всесильная и сверхсекретная контора размазала по стенке своего собственного начальника, ей ничего другого не оставалось, как предложить миру посмотреть на СССР влюбленными глазами? Это что — легкий перерыв на перекур или как? Газеты пишут странные для России слова: демократия, права человека... . И это после таких привычных и радостных слов: равенство и братство? Неужели шок оттого, что Берия оказался английским шпионом не прошел за два года? — я закурил.
Вы вот курите, мистер, а это очень вредно, — он откинулся на стуле и посмотрел на мою сигару. — Вреднее чем то, что пишут в газетах. Зачем Вы себе так вредите? Кстати, мне нужно купить хороший кофе. Посоветуете?
А вот как выйдете из бара, поверните направо и метров через пятьдесят увидите маленький магазинчик. Спросите Вейланда и скажите ему, что Дон просил продать Вам венского кофе. Вам нравится венский кофе, мрачный русский кэп?
Мне нравится хороший кофе, а венский он или африканский, я в этом не очень разбираюсь, — Морячок встал. — Что же до Вашего едкого замечания, то газеты на то и существуют, чтобы люди разбирали буковки и слова, не особенно разбираясь в смысле. И чем больше этих самых знакомых буковок и правильных слов, тем больше вероятности, что читатели не станут писателями. Это как в кроссворде: угадал — молодец, а не угадал — ну и черт с ним. Какая разница: был Берия, а стал Иванов или Петров. Буковки и там, и там одни и те же, а Вам кажется, что что-то изменилось. Если полковник вдруг стал генералом — это не значит, что он стал умнее — просто кому-то срочно надо стать полковником. Так что, поверьте: за эти два года ничего не изменилось, потому что решают не начальники — все решают кадры. А кадры, какими были, такими и остались. До свидания. — Он усмехнулся и пошел к выходу.