Искусство провокации
Шрифт:
Вы пейте, Дастин, и слушайте. Я Вам правду говорю — Эльза на самом деле никакая не Эльза! А кто она я не знаю. Нам ее рекомендовали друзья мужа из Италии. Там она прислуживала одному очень опасному человеку — какому-то потомку цезарей Борджиа. Его на Сицилии все боятся. Когда она меня моет в ванной комнате, я не могу оторвать глаз от ее татуировок. Вы знаете, Дастин, у нее две странные татуировки: одна на правой руке и еще одна на левой груди. Змея и цветок. Ужас! Когда она стоит передо мной на коленях и растирает мое тело маслами — я чувствую, что цветок пахнет, а змея вот-вот меня может ужалить. Ее укус смертелен, Дастин, не смейтесь! Я, правда, ее боюсь. — От Лауры пахло вином и запах был темный и опасный. В комнате появились вечерние тени, а огонь камина освещал только половину лица женщины. Дастину показалось на миг, что в зале еще кто-то есть — призраки окружали их. Они танцевали странный тихий танец, сжимая вокруг них кольцо все теснее и теснее. Дыхание Лауры становилось тяжелее и слова вырывались словно с трудом — голос садился и чуть похрипывал. Вдруг Дастин увидел у стены маску на высоте человеческого роста. Когда тень от пламени
Милый, мне страшно здесь одной. Мне кажется, что стены говорят по ночам, а портреты уходят и гуляют по парку — с утра все цветы помяты. Я ругаю садовника, а он божиться, что с вечера все было нормально. Может, это мальчишки забираются?
Конечно, мальчишки. — Дастин уже обнял ее за плечи, а она сидела у его ног. Странное вино и разгоряченная кровь больше не оставляли никаких шансов.
Милый, славный англичанин, я боюсь эту девушку — она все время молчит, как будто хранит тайну. Она — ведьма. Поцелуй меня, пожалуйста. — Лаура сама взяла его голову руками, мягко повернула к себе и Дастин почувствовал, как ее влажные губы слились с его губами. В этом поцелуе было столько нежности и тепла, что он сразу успокоился. Но вот он посмотрел в ту сторону, где была маска.
Лаура, а где маска? Ее нет.
Какая маска, милый? У меня нет никаких масок.
Голова просто ничего не соображала, он слышал только шепот Лауры: «Ты меня не бойся. Я тебя не предам. Пей, пей вино — оно тебе поможет, оно тебя спасет». Шумело в голове, шумело. Он чувствовал, что ноги его не слушаются, а руки сами совершают какие-то движения и что-то теплое, мягкое и податливое в его руках — конечно, это тело Лауры! Она — голая! Когда? Как это?
Вдруг, он почувствовал чужое дыхание — вот так, сразу, дерзко и быстро, его опрокинули чьи-то руки на спину, на ковер. Он не ударился, потому что, когда он должен был упасть — его поймали. Он не видел того, кто был сзади, но сильные руки снимали с него одежду и он не мог противиться этим рукам. У ног его была Лаура — Господи! Что ты делаешь? Как это возможно, чтобы было так хорошо!
А тот, кто был сзади сильными руками сжал его голову и наклонил к Лауре. Она прошептала: «Я говорила... Я тебе говорила... Теперь очень поздно — подчинись...» Ее шепот срывался, как последняя одежда с его тела и вдруг он почувствовал что-то внизу... И вдруг острая боль и сладость, как тогда...
...Кто-то стонал... Это он стонал? Конечно, это он. Открыл глаза и увидел: Лаура на полу, он в ней и кто-то бьется в нем. Они слились втроем, а дальше он потом вспомнить уже ничего не мог. Только маска стояла перед его глазами. Маска смеялась и маска его любила, маска его взяла, и он подчинился — ведь Лаура так хотела, и он хотел...Перед глазами не было ничего, пропали тени, наступило утро и Дастин понял, что он лежит один в центре огромной комнаты у камина, а рядом, у его ног, как на кресте, Лаура, раскинув руки и расстелив волосы по ковру. В кресле у камина сидела Эльза: он видел только спину, но вот она повернулась.
Ты сделала это со мной?
Ты сам сделал это с нами, но разве ты этого не хотел?
Кто ты?
Тебе надо поспать — все уже произошло. Тебе нечего бояться. — Голос у Эльзы был глухой и низкий. — Желания всегда исполняются у тех, кто их боится...
Наверное, мог бы быть такой разговор. И он был, но только утром и в голове у Дастина, который проснулся один в уютной и чистой потели. Был ли это разговор наяву — едва ли. В дверь постучали. Вошла Эльза:
— Доброе утро, мистер Макдауэл. Как Вы себя чувствуете? Фрау Лаура уехала в Берлин и просила разбудить Вас. Вы пьете утром кофе? Завтрак будет внизу, в гостиной. — Она улыбнулась и вышла. Голос у Эльзы был чистый и мягкий. Очень болела голова...
...Лаура ехала по направлению к Берлину. Окно в автомобиле было открыто и ветер слегка растрепал волосы — она не стал поправлять. Ей было его жалко. Правда-правда. Этой стерве было по-настоящему его жалко. Он оказался неплохим парнем, но тем хуже для него. Больше никаких чувств она к нему не испытывала. Ей было его просто жалко. А теперь надо написать и отправить — как это называется — рапорт, отчет, словом, письмо в Аргентину: «У нас будут гости. И весьма вероятно, что даже два». Очень весело. Это у русских называется перевыполнение плана. В любом случае, через восемь — девять месяцев можно закончить операцию. «Тебя сделали пробиркой, Лаура. Или если выражаться интеллигентно — контейнером. Интересно, а если родится девочка? Что-то вчера произошло такое странное. Эльза открылась мне с очень любопытной стороны... Девочка с фантазией. Надо будет это с ней повторить — кажется мне понравилось». А его ей было просто жалко.
25.
Во второй половине дня к начальству ходить бесполезно. Особенно, если идти не с докладами об успехах, а с просьбами или предложениями. Никакого секрета в этом нет, потому что любой начальник планирует свой день в двух частях: первая — он строит из себя начальника перед подчиненными и вторая — подчиненного перед вышестоящими начальниками. Почему каждый начальник или маленькая, или большая сволочь? Потому что ему, в отличие от простых трудяг, приходится быть и начальником и подчиненным одновременно. Испытывая на себе дурь высокого руководства, он отыгрывается на тех, кто стоит ниже его. Поэтому больше всего Сергей не любил начальников среднего звена, а тем паче, всяких замов — первых, вторых или сто двадцать пятых. Умницы были древние греки, которые говорили: «Хочешь увидеть, каков человек на самом деле, сделай его своим начальником». Умными были греки, поэтому их всех к чертям собачим и порешили не лишком умные, но дальновидные
Среди всех своих начальников в руководстве Иностранного управления, Трошин более всего не любил первого зама начальника управления. Вячеслав Леопольдович слыл человеком весьма однозначным и примитивным, но жутко хитрым и изворотливым, а потому — крайне опасным. Ему удалось проскочить все чистки (потому что сидел в тепленьком месте и не высовывался), извернуться и вылезти на свет Божий именно тогда и в том самом месте, где его поджидал человек, который сам не хотел разгребать дерьмо лопатой. Высокому начальнику был нужен именно такой: чистенький, как никому не нужный презерватив; холодный, как застывшее говно, спокойный, как мраморное изваяние и бездарный, как ручка от радиоприемника, словом, идеальная входная дверь, с которой можно разговаривать или молчать — результат один. Между собой сотрудники называли его Вячеславом Леопардовичем, потому что он совершенно искренне не допускал мысли, что кто-то может быть умнее, чем он, и загрызал еще до того, как человек мог сообразить, что попал. Правда, основную умную мысль первый зам схватывал на лету, а уж сразу после этого начинал есть. Ел быстро, жадно, с присвистом и все время был голодным. Поэтому он назначал всякие совещания, на которых был ровен, уважителен и внимателен к своим подчиненным. Для свеженьких слыл демократом. Но как все демократы — знал, что своими могут быть только старшие по званию, равные по положению либо послушно заглядывающие в его рот, чтобы вовремя схватить вывалившийся кусочек не дожеванной им жвачки. Давал им высказываться, слушал, записывал, благодарил, потом выписывал премии и сживал со свету. Все новые идеи доносил до вышестоящих начальников сам и получал дивиденды — одним словом, был вор и паразит, но обойти его не было никакой возможности. Хотелось того или нет, но Сергею именно с ним предстояло решать вопрос о своей командировке в Южную Америку. Самое смешное заключалось в том, что полковник Симанович не мог принять сам никакого решения, ибо ни хрена не понимал в том, чем руководил и не имел таких полномочий. В любом случае, все серьезные решения принимали на самом верху, но «завернуть и подать на подносе» чужие идеи предстояло именно ему. Сволочная работа: он ведь прекрасно понимал, чего он стоит, мучался этим и вследствие этого — ненавидел любого, кто что-то дельное мог придумать.
Было без четверти три и Сергей поднимался на пятый этаж в кабинет полковника Симановича. «Начальники чаще всего сидят либо на нижних этажах, либо на верхних, но никогда — посередке. Если на нижних, понятно — легче проскочить незамеченным и никто не видит, кто к нему пришел, да и трудов подниматься по лестнице, тряся своим положением, меньше. Если на верхних, тоже понятно — чувствуют свое превосходство и близость к Богам».
В приемной было три человека, которые явно сидели здесь не пять минут. Сергей доложил адъютанту, который коротко кивнув, исчез за дверью. Не прошло и полминуты, как он появился и попросил Трошина зайти. За огромным столом в самом конце большого кабинета сидел милый человек с бородкой, который на завтрак и обед ел людишек, никогда не пил и не трахался на работе. Чудо, а не человек. Как обычно, короткий доклад и в ответ: «Да, брось ты, Серега, проходи, садись. Чай, кофе?» И в переговорное устройство: «Леонидов! Два стакана чаю с лимоном!» Ну, как дела, Сережа? Рассказывай, чего накапал в своих кладовых? — И не давая ответить: — Читал, читал твою докладную. Серьезно. Да. Не сгущаешь краски? Четко все? — Лейтенант вошел в кабинет очень тихо. — Давай чайку. За ним и потолкуем. Значит, говоришь — Аргентина? Мулатки, креолки, сучки и неофашистки. Завидую. Сам бы поехал, если бы текучка не заедала. Надо бы все самому посмотреть и потрогать. Как насчет потрогать, а, Серега? Ну, ладно, это я шучу. Пей чай и рассказывай. Кстати, что у тебя с Натальей? Люди говорят, что ты дома почти не бываешь, пьешь, по бабам шляешься... Нехорошо, Сергей, ты ведь на видном месте. Поставил бы на рабочий стол фотографию жены в рамочке: глядишь, и привык бы к ее роже со временем, а нет, так представлял бы ее на каменной плите с цветником! Ха-ха! Точно тебе говорю — срабатывает. К вечеру так насмотришься на физиономии коллег по работе, что жена покажется родной и близкой, даже если и стерва последняя. Секретарь парткома жалуется, что ты с сотрудниками стал как-то нелюдим, держишься особняком, из команды выпадаешь. Не стоит, Сергей! Работать в коллективе надо уметь, а индивидуализм — он хорош только в постели... Вообще, что-то ты перестал заглядывать, советоваться? Сам, что ли, все можешь? Ребята жалуются на тебя. Отдаляешься от товарищей.
Да, нет, Вячеслав Леопольдович, работы много. Приходится все время пропадать в архивах, а к вечеру уже и не соображаешь, что к чему.
Ну, да. Вкалывать ты умеешь, знаю. Парень ты способный только, все равно, стоит изредка прислушиваться к мнению старших. — (Старшим Вячеслав был только по званию, но младше Сергея лет на семь, да и послужной список у него: всплыл из проруби и в ней же и не тонет. Но это никого, кроме подчиненных, не волновало — начальству он был угоден.) Да я вот, собственно, за этим самым... За мнением. Ситуация такова, что появление Конрада никак отследить невозможно. Он не пользуется передатчиками, а подбрасывает послания в консульства и посольства. Основная часть — именно из Аргентины. Конечно, это может быть подставой, но ведь именно там десять лет назад и работал Конрад. Конспирация была такой, что его никто никогда не видел, даже резидент. Без работы на месте никак невозможно понять — кто это. Тот ли это Конрад или кто-то играет против нас под видом Конрада. По всем заключениям экспертов конструкции предложений, общее построение донесений и кодовые слова — все тоже, что и десять лет назад, но... Почему молчал так долго? Или он теперь работает на них? Словом, Вячеслав Леопольдович, чтобы ответить на все эти вопросы — надо ехать. Причем, очень грамотно все надо сделать...