Искусство умирать
Шрифт:
Жилкиса она помнила лучше других – с ним она прожила целых семь месяцев и даже завела детей: микроскопический эмбриончик, расклонированный на семь или восемь близнецов. Тогда ей почему-то хотелось детей. Но когда дети вышли из инкубатора, она уже изменила свое мнение. Да и Жилкис к этому времени исчез.
В дверь постучали очень вежливо. Вот так, скотина, когда-то ты научил меня уважать силу, теперь ты просмотришь, какой способной ученицей я оказалась.
– Постучи еще раз!
Постучали снова.
– А теперь можешь войти, если не боишься. И чтоб дверь сразу закрылась. У меня хороший слух.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
БАРХАТНЫЙ СЕЗОН
38
Дверь открылась наполовину и в нее протиснулся один человек. Евгения услышала его дыхание:
– А ты растолстел, – сказала она со мстительной радостью.
– Совсем немного.
– Среди невидимок, оказывается, тоже бывают толстые? Кушать надо меньше, свинья.
– Я теперь вообще не ем. Ты напрасно ругаешься.
– Ах, да! Ты же теперь питаешься святым духом. Я совсем забыла. А испражняешься ты тоже святым духом?
– У меня вообще нет органов пищеварения.
– Жалеешь?
– Нет.
– Теперь рассказывай, что с тобой случилось. И быстро рассказывай. Иначе станешь третьим.
Евгения вспомнила пришельцев, пойманных вместе с летающим блюдцем как раз накануне катастрофы. У них тоже не было органов питания и половых различий.
Когда они решили умереть, то взялись за руки. Как мило. А Коре разрезал их блюдце и не нашел в блюдце даже намека на оружие. Как глупо. Впрочем, умереть, взявшись за руки – в этом что-то есть.
– А мужчиной ты тоже перестал быть? – спросила она.
– Да. Теперь это мне не нужно.
– Конечно. Рассказывай мне сказки. Тебе это не нужно. Какое у тебя теперь лицо? Бороду сбрил? Немужчинам ведь борода не к чему?
– Давно сбрил, она слишком поредела.
– Жаль. Она мне нравилась.
Шнур выдернулся из разъема и громко упал на пол. Евгения выстрелила и в полу осталась дыра с догорающими краями. Шнур отбросило на стену, высоко, потом он свалился прямо ей на колени. Евгения взяла шнур в руку.
– Здесь еще кто-то есть?
– Нет больше никого, – сказал Жилкис. – У тебя просто нервы сдают. Просто шнур выпал от вибрации.
Евгения продолжала играть разорванным концом шнура. Она прислушивалась.
Не было никакой вибрации. Но и посторонних тоже не было.
– Слушай, слушай, все равно никого здесь нет.
Она положила шнур на колени, ладони положила сверху.
– Ты иногда вспоминал?
– Нет.
– Я тоже, – сказала она.
Так странно было сидеть сейчас, здесь, совсем рядом, так, что при желании можно даже протянуть руку и дотронуться, спустя столько лет, спустя целую вечность, пройдя сквозь целые миры необратимого – как будто два парусника разошлись в море и уплыли в противоположные стороны, чтобы никогда больше не встречаться, но все же встретились, потому что планета круглая – но встретились в чужом океане и один из них потерял паруса, а второй стал Летучим Голландцем.
Так странно и так неправильно быть здесь и говорить эти слова: «Я тоже».
– Я тоже, – сказала она и сжала кулаки.
Шнур обвился вокруг запястий.
Она попыталась вырваться, но еще три шнура выскочили из нижних ящиков и опутали ей ноги. Потом еще один охватил за шею и стал душить. Парализатор вначале свалился на пол, потом взлетел и теперь висел в воздухе, направленный стволом ей в грудь. Сейчас он был поставлен на стрельбу разрывными пулями.
– Зачем ты убила их? – спросил невидимый Жилкис.
– Потому что я их ненавижу.
– Почему ты их ненавидишь?
– Потому что они похожи на тебя, недоумок.
Ствол качнулся в воздухе. Казалось, невидимка раздумывает.
– Ну, стреляй!
– О, нет. Ты собиралась умереть так просто? Ничего не получится. Во-первых, я не могу тебя убить, потому что во мне нет ни капли ненависти – я ведь больше не человек. Во-вторых, потому что за нами по пятам идут люди и только ты поможешь нам от них избавиться.
Евгения плюнула. Сейчас главное – заставить его выстрелить. Невидимая рука вытерла невидимое лицо. На мгновение рельеф лица стал видим и Евгение показалось, что она успела его узнать. Но только на мгновение.
– Ты никогда не был мужчиной! – сказала она, – у тебя даже не хватит смелости нажать на курок.
Она плюнула снова, но не попала. Только бы он выстрелил сейчас…
Информация:
Все люди на свете делятся на друзей и врагов, на своих и чужих, на красных и белых, на слуг Господа и слуг сатаны на славящих своего вождя и славящих чужого – и тому подобное. Эту истину земной ребенок впитывает не то чтобы с молоком матери (матери уже не кормят молоком, как дикие звериные самки), но впитывает примерно в том возрасте, когда дети сосут молоко. Когда ребенок вырастает, деление на своих и чужих не исчезает, а лишь усложняется и украшается орнаментальными подробностями. И так было везде и всегда: начиная от туманных и росных лесов, где взяли в лапы палки первые дриопитеки и заканчивая роскошными подводными офисами первой половины двадцать второго века, где современные дриопитеки кормят с правой ладони роскошных современных самок, а левыми ладонями гладят их роскошные современные зады – зады совсем на волосаты, не то что у дриопитеков.
Так как люди всегда делились на друзей и врагов, то человечество постоянно и с тупым упорством вырабатывало методы обращения врагов в равнодушных, равнодушных в союзников, союзников в друзей, а друзей в фанатичных приверженцев, готовых отдать за чужую идею свою жизнь и энное (бесконечно большое) количество чужих жизней. Тупое упорство приносило свои плоды. Вначале методы были очень просты и сводились к кнуту и прянику. Затем и кнут, и пряник стали совершенствоваться: кнут превратился в изощренность пытки (палачи выросли до уровня художников) а пряник выродился в подкуп. Но ни кнут, ни пряник не давали надежного и стойкого эффекта. Уже в двадцатом веке в дело вмешалась психология.
Первыми заказчиками были религиозные секты: всякие поклонники, служители, свидетели, общества, братства и сестринства. Рубеж тысячелетий был ознаменован возникновениями сотен новых культов и повальными само– и другдругаистреблениями приверженцев этих культов. Практические психологи поднялись в цене. Вскоре были созданы вполне практичные и результативные методики изуверства, позволяющие обратить кого угодно во что угодно (а обращенный во что-то уже не человек, а только вещь – палка в руках дриопитека).