Испанский сон
Шрифт:
Ана печально умолкла.
— Да-а, — сказала Вероника, поняв, что рассказ подошел к концу. — Но почему же ты так уж переживаешь за эту Мар Флорес? Что она — подружка тебе? член твоей семьи?
— Это очень легко понять, — сказала Ана, — ты же сама употребила слово «сопереживание». Помнишь, как-то давно, в самом начале моего сериала, ты упомянула о том, как герои мыльных опер делаются нам близки? Даже они, фигуры вымышленные и безжизненные; что же говорить о людях из плоти и крови? Такая живая, непредсказуемая Мар мне намного ближе какого-нибудь гипотетического родственника, с которым мы только и обмениваемся телеграммами в праздник. Что я знаю о нем?
— Но Мар о тебе тоже ничего не знает; таким образом, ваше общение односторонне.
— При чем здесь общение? — нахмурилась Ана. — Я просто сказала, что она мне ближе такого родственника; мне интересно узнавать, что и как с ней. Я переживаю, когда ей плохо, и радуюсь, когда ей хорошо. И я не одна такая; в Испании миллион женщин, которые сказали бы тебе то же самое. Слышала бы ты, как они, развешивая в патио выстиранное белье, бурно обсуждают между собой перипетии ее очередного романа!
— А по-моему, — сказала Вероника, — это просто искусственное придумывание себе проблем. Других проблем-то у них нет — вот они с жиру и бесятся.
— Возможно, — пожала Ана плечами. — Но мне так нравилось беситься с жиру вместе с ними! Мне так нравилось говорить «наш король»… Хотя никто не предлагал мне испанского гражданства, и я, разумеется, не имела права голосовать, все эти годы я, может, была в большей степени испанской гражданкой, чем всякие латиносы, что приезжают туда и по закону через год-два уже получают паспорт. Московские дела стали мне непонятны и далеки…
Ана вздохнула.
— Когда я через пару лет впервые приехала в Россию, в отпуск, мы с Филом зашли в маленький продуктовый магазин. Я по привычке улыбнулась немногим людям, кто был внутри, и сказала «Здравствуйте». Покупатели покосились на меня с подозрением. Наверно, они подумали, что раз я здороваюсь, то претендую на обслуживание без очереди, что ли. Продавщица тоже посмотрела на меня, но не признала за знакомую и потому ничего не сказала. Мне сразу стало как-то совестно и неловко, будто я своим мелкобуржуазным приветствием разлагаю мою родину, эту нищую, гордую страну.
— Но сейчас нравы как будто меняются, — возразила Вероника. — Сейчас они бы уже не стали так.
— Может быть, — кивнула головою Ана. — Я здороваюсь теперь только со знакомыми… Марина, а почему ты молчишь? После моего рассказа ты и слова не вымолвила; обычно ты более разговорчива.
— Не знаю, Госпожа, — вздохнула Марина. — Пока Вы рассказывали, я испытывала самые разные ощущения. Вначале я завидовала этой Мар Флорес, потом отчего-то едва ли ее не возненавидела, а под конец задалась вопросом, не желаю ли я променять свою участь на ее. Я понимаю, что все это глупо; просто Вы спросили, я и отвечаю.
— Ну, — с волнением спросила Госпожа, — и желала бы ты такого обмена?
— Нет, — сказала Марина. — Знаете, я довольна всем, что у меня есть.
— А я нет, — заявила Вероника.
— Вот как? — насторожилась Госпожа. — Чего же тебе еще хочется?
— Не знаю. Но мне всегда хочется большего.
— В том числе и со мной?
— С тобой в особенности.
Воцарилось молчание. Откликнувшись на еле заметный жест Аны, к столу подошел официант. Ана рассчиталась. Перед тем, как официант удалился, Вероника посмотрела на него и хотела что-то сказать, но передумала. Ана с Мариной сделали вид, что не заметили ничего.
— А можно вопрос, Госпожа? — спросила Марина.
— Ну?
— Вы упомянули о том, что Ана, гражданская жена графа Леккио, сломала руку находясь в своем доме… А открытый или закрытый был перелом?
— Уж не помню, — сказала Госпожа, — а зачем тебе?
— Чисто досужий интерес. Но почему же граф не угодил под суд за такое членовредительство?
— Но Ана вовсе не была склонна обвинять его, — объяснила Госпожа. — Ведь это были лишь слухи; сама она всенародно заявила, что упала в ванной комнате.
— Это может быть, — заметила Вероника.
— Не говори, — отозвалась Госпожа.
— Вам, госпожа Вероника, повезло гораздо больше, — заметила Марина, чтобы поднять общее настроение.
— Кстати, — сказала Вероника, — все никак не имела случая поблагодарить тебя за тогдашнее.
— Не за что, — зарделась Марина. — Я просто выполняла свой профессиональный долг; так что можете смело падать себе на здоровье и впредь, но только…
Она осеклась.
— Что «только»? — спросила Вероника.
— Под моим наблюдением, — сказала Марина.
— Ну, с меня хватит! — разгневанно объявила Вероника. — Вы обе противные… провокативные… после таких речей вы не имеете права не взять меня с собою и немедленно не ублажить.
Один из Глазок ехидно подмигнул Марине.
— Придется! — развела руками Госпожа.
Двигатели воздушного лайнера гудели ровно и однообразно. Вальд сидел в мягком кресле, бездумно пялился в висящий под потолком телеэкран и ощущал себя глубоко несчастным. Он остро переживал окончание своего путешествия, наполненного таким количеством разнообразных приключений. Он утратил Сида, ставшего столь близким за считанные пару недель. Наконец, он мучился чисто практической проблемой: как пройти мимо пограничника в аэропорту? Проблема казалась неразрешимой.
«Тебе-то что, — думал Вальд, неприязненно косясь на Алонсо Гонсалеса, посапывающего в сладком сне по соседству, — ты-то небось с визой, со штампом в паспорте, как положено… А мне что делать? Был бы на твоем месте Сид, точно придумал бы что-нибудь. Какими разными бывают эти испанцы… хотя и посапывают в креслах вроде как одинаково…»
Он припоминал недавние события. Самым последним была депортация, которая оказалась менее позорной процедурой, чем ему представлялось до того. В некотором роде она была даже приятна: все прочие пассажиры, суетясь, проходили контрольные стойки, распихивали на борту коробки с пакетами, толкались по пути в гардероб, а он, Вальд, как Очень Важная Персона — VIP! — еще прохлаждался в просторном красивом помещении вместе с двумя в штатском, похожими на охрану… впрочем, почему похожими? они и были охраной… Потом эти двое провели его, опять-таки как VIP, мимо всех стоек, внушительно сказав: «Это с нами» — и ни один ни за одной стойкой даже пикнуть не посмел. «До свидания, мистер П., — сказали провожающие у двери в самолет. — Надеемся, в следующий раз вы не будете нарушать правил». Тут-то он и сообразил, что летит из огня в полымя. «Эй, — крикнул он, — поставьте мне хоть какой-нибудь штампик!» Провожающие переглянулись. «Вы хотите проблем, мистер П.?» — «В том-то и дело, что нет. Как я без штампика в Шереметьеве?» Провожающие опять переглянулись. «Это не наше дело, — сказали они. — Мы лишь выдворяем вас с территории Соединенных Штатов… притом заметьте, без скандала; вы не можете пожаловаться на то, как с вами обошлись. А уж со своими собственными властями разбирайтесь как-нибудь самостоятельно». И дверь самолета герметически закрылась за ним.