Испорченная кровь
Шрифт:
мужчина стоял рядом, вынуждая смотреть на него.
Его взгляд был острым. Пронзительным. В нём
плескалось слишком много эмоций. Айзек поцеловал
меня с цветом, с барабанным боем и с точностью
хирурга. Он целовал меня как тот, кем являлся, всем
своим существом — это был всепоглощающий
поцелуй. Мне стало интересно, как его целую я, ведь
я была разбита на части.
К о гд а Айзек прервал поцелуй, я испытала
чувство потери. Его губы на какой-то
коснулись тьмы, и в моей душе вспыхнул свет. Он всё
ещё касался руками моей головы, зарываясь в волосы,
и мы почти соприкасались носами, пока смотрели
друг на друга.
— Я не готова к этому, — призналась я тихо.
— Я знаю.
Он пошевелился, пока я не оказалась в его
руках. Объятья. Гораздо более интимные, нежели
что-либо, чем я занималась с мужчинами в течение
последних лет. Я упиралась макушкой ему в
подбородок, прижимаясь лицом к ключице.
— Спокойной ночи, Сенна.
— Спокойной ночи, Айзек.
Он отпустил меня, отступил и сделал шаг влево.
Впечатления, которые Айзек оставил после себя,
оказались такими короткими и такими острыми. Я
слушала гул его автомобиля, когда мужчина выезжал
с подъездной дорожки. Раздался скрип гравия, когда
он выезжал на улицу. Когда Айзек уехал, снова стало
тихо и спокойно, как и было всегда. Всё успокоилось,
кроме меня.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: ГНЕВ И ПЕРЕГОВОРЫ
Где-то за стеной начинает играть музыка. Мы
застываем, глядя друг на друга, и раскрывая глаза всё
шире с каждым аккордом. Между нами существует
невидимая нить, которая появилась с тех пор, как
Айзек увидел мою боль и принял её, как свою
собственную. Я чувствую, как она натягивается по
мере того, как музыка звучит всё громче, а Айзек,
шокированный, как и я, стоит, не шевелясь. Мне
хочется оказаться в его объятиях и спрятать лицо у
него на шее. Я боюсь. Страх пробирает до мозга
костей. Он стучит, как барабаны, предвещающие
конец света.
Там
Та-дам
Там
Та-дам
Флоренс Уэлч исполняет « Landscape» за
стенами нашей тюрьмы.
— Достань тёплую одежду, — велит
отводя от меня взгляда. — Одень вс ё , что найдёшь.
Мы убираемся отсюда.
Я бегу.
В шкафу нет ни одного пальто. Ни перчаток, ни
термобелья, ничего достаточно тёплого, чтобы
осмелиться выйти наружу в двадцатиградусный
мороз. Почему я не замечала этого раньше? Я быстро
исследую одежду на вешалках в шкафу. Меня
окружает музыка, она звучит в каждой комнате. От
этого я двигаюсь быстрее. Кто мог знать о песнях,
которые Айзек присылал мне? Они личные...
посвящены мне, в них так много недосказанного, как
и в моих мыслях. В шкафу нашлось много кофт с
длинными рукавами, но большинство из них из
тонкого хлопка или лёгкой шерсти. Я натягиваю все
кофты через голову, пока мне не становится трудно
двигать руками. Но я уже сейчас понимаю, что и
этого будет не достаточно. В любом случае, в такую
погоду необходимо утеплённое белье, т ёплое пальто,
сапоги. Я обуваю единственную пару обуви, которая
кажется мне тёплой: пара сапожек на меху — скорее
модные, нежели практичные. Айзек ждёт меня внизу.
Он держит дверь открытой, словно боится отпустить.
Я заметила, что он даже куртку не надел. На нём
пара чёрных резиновых сапог, предназначенных для
дождя или работы во дворе. Наши взгляды
скрещиваются, когда я прохожу мимо него и выхожу
на улицу. Я сразу же проваливаюсь в снег. Вплоть до
колен. Снег по колено, в этом не может быть ничего
хорошего. Айзек следует за мной. Он оставляет дверь
открытой, и мы двигаемся вперёд метров пять или
шесть, затем останавливаемся.
— Айзек? — я цепляюсь за его руку. Дыхание
мужчины облачком пара вырывается изо рта. Я вижу,
как он дрожит. Я сама дрожу. Боже. Мы даже не
пробыли снаружи и пяти минут.
— Здесь ничего нет, Айзек. Где мы?
Я
верчусь
по
сторонам,
мои
колени
прокладывают путь через снег. Кругом всё белое.
Куда ни глянь. Даже деревья, кажется, находятся
очень далеко. Когда я прищури ваюсь,
то могу
разглядеть отблеск чего-то вдалеке, непосредственно
перед линией деревьев.
— Что это? — спрашиваю я, указывая в том
направлении. Айзек вглядывается вместе со мной.
Сначала это просто напоминает кусок чего-то, и я
взглядом следую вдоль этого предмета. Я смотрю,
крутясь на месте, пока не завершаю полный круг. С
моих губ срывается стон. Он зарождается у меня в
горле, звук, напоминающий тот, который вы делаете,