Испорченная кровь
Шрифт:
слышу рвущий звук клейкой ленты через каждые
несколько минут. Айзек пару раз матерится. Это
саундтрек: шшррык... мат... бах... шшррык... мат... бах.
Наконец, после того как мне кажется, прошли
часы, он встаёт, чтобы изучить свою работу.
— Помоги мне, — прошу его. — Только в этот
раз, чтобы я могла видеть.
Он подбрасывает ещё полено в огонь и
неохотно подходит к моей кровати. Я прошу его
беззвучно:
«Пожалуйста,
пожалуйста,
пожалуйста,
прежде, чем я могу отказаться от его помощи, и несёт
меня к тому, что соорудил.
Я с удивлением рассматриваю его творение,
моя нога неловко торчит передо мной. Большое ведро
установлено на импровизированном стенде, который
Айзек сделал из брёвен. Меньшее ведро перевёрнуто
и стоит рядом с ним. На противоположной стороне
находятся две сковороды — обе перевёрнуты вниз.
— Что это? — спрашиваю я, указывая на
беспорядочную кучу на полу.
— Это моя педаль. Я обернул резину вокруг
карандаша. Вырезал подошву у одного из своих
ботинок для педали.
— Откуда ты взял резину?
— Из холодильника.
Я киваю. Гениально.
— Это мой малый барабан. — Он указывает на
меньшее ведро. — И бас...— Большое, повёрнутое на
бок.
— Можешь прислонить меня к стене? Обещаю,
я не буду опираться на ногу в гипсе.
Он оставляет меня у стены рядом с барабанной
установкой.
Я
опираюсь
спиной
о
стену,
взволнованная, что оказалась вне кровати и на
своей... ноге.
Айзек
садится
на
край
подоконника.
Наклоняется, чтобы проверить педаль, и начинает
играть.
Закрываю глаза и слушаю его сердце. Это первый раз,
самый первый раз, когда я встречаюсь с этой
стороной Айзека. После всех лет. Без его разрешения,
я включаю фонарик и направляю луч на него, как
центр внимания. Он кидает мне предупреждающий
взгляд, но я просто улыбаюсь и продолжаю светить
на
него.
Этот
момент
заслуживает
чего-то
особенного.
Примерно четыре дня до Рождества. Плюс
минус день или два. Я делаю всё возможное, чтобы
следить за временем, но теряю несколько дней по
пути. Они ускользнули от меня и испортили мой
воображаемый
календарь. Ускользнули от той,
которая сошла с
некоторые пациенты в психбольнице. Айзек говорит,
что я была в таком состоянии неделю. Так что, в
любом случае, скоро Рождество.
Рождество в темноте.
Рождество на чердаке.
Рождество с талым снегом и бобами из
консервов.
Когда
мы встретились, было Рождество. И
Рождество было, когда случилась нечто плохое.
Смотритель Зоопарка сделает что-то на Рождество. Я
знаю. Это поражает меня. Оно сидело там, в моём
подсознании, всё время.
Я громко всхлипываю. Айзек внизу, и не
слышит меня. И тогда я совсем не могу дышать.
— Айзек. — Хрипло кричу я. — Айзек!
Ненавижу это чувство. И ненавижу, как оно
неожиданно настигает меня, поэтому я всегда не
готова. Не знаю, что подавляет больше: тот факт, что
я не могу дышать, или осознание того, что это было
достаточно мощным, чтобы украсть мо ё дыхание. В
любом случае, я должна добраться до ингалятора.
Айзек нашёл их в колодце. И принёс один. Куда он
его положил? Я беспомощно оглядываю комнату. В
верхней части шкафа. Поднимаюсь с постели. Это
тяжело. Когда я на полпути, мужчина входит, внося
дневную норму нашей древесины. Он бросает охапку,
когда видит мо ё лицо. Срывается к шкафу и хватает
ингалятор. Затем проталкивает его между моими
губами. Я чувствую холодный порыв, воздух
проникает в мои лёгкие, и я могу снова дышать.
Айзек выглядит обозлённым.
— Что случилось?
— У меня был приступ астмы, идиот.
— Сенна, — говорит он, поднимая меня на
руки и опуская обратно на постель, — девяносто
процентов времени твои приступы астмы являются
следствием стресса. Теперь. Что случилось?
— Не знала, что мне нужны причины, —
огрызаюсь я. — Помимо того, что я застряла в доме
изо льда с моим...
Я не нахожу слов.
— Доктором, — заканчивает он.
Я изгибаюсь, пока не отворачиваюсь от него.
Мне
надо
подумать.
Мне
нужно
сформулировать структуру для своей теории. Как
повороты
кубика рубика.
Айзек
даёт
мне
пространство.
Я заперта в доме с моим врачом. Он прав.
Я заперта в доме с моим врачом.
Я заперта в доме с моим врачом.