Исповедь Стража
Шрифт:
«Ты похожа на цветущую вишню, Элхэ…»
Она все же оборачивается, улыбаясь тихо и робко, — легкая и тоненькая в черном своем узком платье: нитка вечернего жемчуга тихим мерцанием обвивает шею, в переплетенных жемчужными нитями длинных волосах — ветвь цветущей вишни:
Жемчуг вишневых цветов
в наше моей:
первые звезды.
Он улыбается, принимая из тонких рук серебряный кубок: терпкое, чуть горчащее вишневое вино, и покачиваются, как в воде омута, белые лепестки. И шепотом почти неслышным, одним
В ладонях сердца -
жемчуг молчания…
СООТ-СЭЙОР
…Он был спокойным малышом — почти никогда не плакал, хотя и улыбался редко; за это и назвали — Соото.
Эллери рано выбирали Путь, а ему уже минуло восемнадцать — но он не торопился; да и избранного, взрослого имени у него еще не было. Один из лучших во всем — он ни в чем не был первым; сам о себе он иногда в шутку говорил — равновеликий.
Соот-сэйор — совершенной огранки кристалл, где каждая грань равна прочим. Ему удавалось все в равной мере — и все же было то, что влекло более всего: тайны Сил и Начал и странное искусство, которому ныне нет названия — ибо самого его не стало в мире, — только осколки, что разбросаны по другим наукам, и некому ныне собрать их воедино. Люди даже думают, что такого и вовсе не может быть, что только боги наделены этим даром, — люди часто не верят себе. Эллери называли это «зрением души». Любой овладевший им мог бы подчинить себе другого — но такое просто никому не приходило в голову. Да и к чему? Ведь Дар твой должен служить другим, не тебе самому…
Соото был красив. Темноволосый, темноглазый, стройный, он невероятно походил на Курумо. И не только внешне. Его так же влекли знания, так же точны и совершенны были его движения, так же он был сдержан в чувствах.
Днем Звезды он выбрал пятый день знака Хэа: а было это в двадцатый год его жизни. В дымчато-серых одеждах спокойно стоял он — один — посреди зала, и ровно звучали его слова — без тени волнения, уверенно и весомо.
— Эйр'Соото, мэй антъе эл-Къон Эннор. Мэй антъе къатта эл-Къон, дэй эртэ а гэлли-Эа, эл-кэннэн Гэленнар а къонэн Соот-сэйор.
Я, Соото, принимаю Путь Познающего и знаком Пути беру, перед этой землей и звездами Эа, имя Гэленнар и имя Пути — Соот-сэйор.
— Перед этой землей и звездами Эа отныне имя тебе — Гэленнар Соот-сэйор, — ответил. — Да станет так.
Все было правильно. Иначе и быть не могло. Кроме одного — Учитель не сказал: «Путь твой избран». Почему?
— Почему?
— Это не Путь, Соото. Все мы — Познающие; ты не назвал сути Дара…
— Я не хочу выбирать что-то одно. Я хочу знать все. Как ты. Разве у тебя нет Пути?
— Есть. Только я — не Эллеро. — Тень скользнула по лицу Валы. — Да и каждый из вас — ведь не в одном чем-то одарен. Но у каждого один Дар — главный. Не спеши. Ищи себя. Мне кажется, что твоему Дару еще нет имени.
— Учитель. Я хочу стать таким, как ты. Это мой Путь.
— А ты знаешь — каков я?
Гэленнар хотел ответить — знаю. Но — промолчал. А Учитель больше ничего не прибавил.
Он хотел стать подобным Учителю. С самого детства. Он жаждал быть столь же любимым.
И Гэленнар Соот-сэйор думал: если я буду знать и уметь столько же,
Что-то я не понимаю. Если его влекло это самое «зрение души», если он преуспевал сразу во многом, то разве это значит, что у него не было Дара? Может, его Дар как раз и был — в познании именно всего. И почему же это — не Путь? Может, это и есть его главный Дар? Вторично Мелькор не в состоянии распознать Дар ученика. И опять его искалечит, ей-же-ей!
И, честно говоря, я не вижу особого греха в том, чтобы хотеть быть всеми любимым. Он же не просто так этого хочет, он же хочет стать достойным этого — он к знаниям стремится. Может, потом Мелькор мог бы его научить радоваться своему труду, и тогда любовь других была бы для Соото еще более приятной наградой?
Аллуа.
Похожая на цветок пламени, быстрая, порывистая, сильная, то взрывающаяся смехом, то вдруг мрачневшая Аллуа. Костер в ночи, одаряющий всех своим теплом и светом. И красота ее делала других красивее: так один светильник зажигается от другого.
Аллуа.
Он хотел, чтобы она была — его. Только его. Навсегда. На всю вечность. Даже такая — беззаботная, беспечная, никого не дарившая любовью сердца, знавшая только мимолетную весеннюю радость влюбленности—айири. Чтобы, когда придет срок, она не дарила своим смехом, своей улыбкой, своей радостью никого другого — только его.
Аллуа — лайни, алый мак.
Она не избегала его — но и не искала встреч. Не принимала от него венков в дни весны, смеясь, ускользала, как живое серебро меж ладоней. Нельзя сказать, чтобы Соото ей не нравился, — просто в глубине души она считала его слишком невозмутимым, слишком спокойным и чуточку скучным. Он иногда ловил себя на мысли, что она любит его не больше, чем бельчонка или детеныша лани. Но, наверно, и не меньше. Он пытался удержать ее — но как?
— Нельзя же любить всех, Аллуа… когда-нибудь тебе придется выбрать кого-то одного…
— И этим «одним» непременно должен быть ты, да? Да? — она рассмеялась. — А почему ты, почему не Гэлрэн? Почему не Альд или Наурэ?
Здесь она слукавила; Наурэ казался ей таким же скучным, как и Соото.
— Потому что я люблю тебя, Аллуа! Я! И я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы ты была моей, только моей!
Она посмотрела на него — словно замерла, не окончив движения.
— Пойми меня, — сказала откровенно, как умела только она, — я не могу принадлежать… Огонь не запрешь. И свет лишь тогда свет, когда его видят. Твоя любовь тяжела для меня.
— Но ведь ты нужна мне! Почему ты не хочешь идти со мной?
— Ты хочешь, что я шла не с тобой, а за тобой. Ты же не видишь меня равной. Ты никого не считаешь себе равным. И не хочешь стать другим. Но хочешь переделать меня. А я так не могу…
— Нет, Аллуа, нет! Нет, это не так… я… я сделаю все, что ты захочешь, я изменюсь… Это правда, поверь мне! Я ведь люблю тебя…
Она покачала головой.
— Нет. Не меня — себя. Ты думаешь, что я жестока сейчас с тобой, несправедлива — но лучше ты будешь знать все сразу. Я не хочу давать тебе напрасной надежды. Я не хочу мучить тебя. Я не люблю тебя, Соото. И не полюблю никогда. Прости меня.