Испытание. По зову сердца
Шрифт:
Вот и сейчас он стоял у распахнутого окна, вглядываясь в далекий, сгущавшийся над крышами домов сизоватый сумрак вечера, и рисовал в своем воображении большую реку, которую по условиям задачи ему надо было форсировать. Он невольно представлял себе широкий, полный темными водами Буг, на берегу которого провел в командировке много недель, и, в какой уже раз, снова задал себе вопрос: кто же там, за темной полосой горизонта, — друг или враг? Можно ли верить договору о дружбе и последним заверениям немцев?
Ему хотелось верить. Но все, что он видел, работая на границе, убеждало его в обратном.
Однажды Яков Иванович
— Товарищ генерал, да там же открытый шпионаж! — оправдывая свой поступок, доказывал Железнов. — Вы думаете, фашисты выкопают эти трупы ради человеколюбия? Ради любви к своему солдату? Если бы это было так, они уже давно бы все закончили и уехали в Германию. Фашистов интересуют наши укрепленные районы, наши фортификационные сооружения. Делая вид, что раскапывают могилы своих солдат, они глазеют на наши огневые точки. Заберутся на самую вершину холма, якобы для того, чтобы отдохнуть, и оттуда бесстыдно смотрят, что строят красноармейцы. Да разве можно такое терпеть?..
И сейчас, глядя на темнеющий запад, Железнов думал о том, что фашизм никогда не будет другом советских людей. Еще свежо было в памяти Якова Ивановича то тяжелое в его жизни время, когда из-за брата Павла, попавшего в лапы матерого фашистского разведчика Пауля Бергмана, ему с 1936 по 1938 год пришлось быть на положении заклейменного, поплатиться своим призванием, любимым делом и службой, начать снова с командира роты и после пережитых мытарств даже это считать за счастье!
Яков Иванович отогнал от себя мрачные воспоминания, отошел от окна и снова уселся за подсчеты. Считал и пересчитывал он с такой настойчивостью, как будто от решения этой задачи зависела важнейшая проблема советской стратегии. Однако закон Архимеда, открытый за три века до нашей эры, был неумолим: переправочные средства, указанные в задаче, не обеспечивали переправы стрелкового корпуса.
Требовалась необычайная изобретательность в использовании этих средств.
Яков Иванович любил решать такие задачи и с удовольствием занимался запутанными, сложными вычислениями.
Внезапный сквознячок подхватил и разметал по комнате листы исписанной бумаги. Железнов оглянулся. В дверях стоял посыльный-связист из штаба дивизии. Он вручил Железнову телеграмму.
— Что за телеграмма? — всполошилась Нина Николаевна.
— Вызывают в Минск, к командующему, — ответил Яков Иванович, собирая с пола разлетевшиеся бумаги. — Наверное, за назначением.
— Просись в Москву, в Главный штаб или на научную работу. Ведь годы твои не маленькие... Да и Верушка там одна...
— Хорошо, Нинуша, хорошо!..
— Что ты машешь рукой, словно от осы отбиваешься, — не унималась Нина Николаевна. — Я видела, как там, на перроне, в Москве за ней два молодца увивались!..
— Ну и что же? Она ведь не девочка.
— Не девочка?! — укоризненно повторила Нина Николаевна. Ее особенно волновало то, что Вера, вопреки ее желанию, избрала авиационный институт. «Это значит самолеты, а там, глядишь, и с парашютом, чего доброго, прыгать станет!..» — эта мысль постоянно беспокоила ее материнское сердце. — Как же не девочка? Ведь она так молода, неопытна, долго ли
— Брось, Нина, глупости говорить! Никакого я рапорта писать не собираюсь. — И для успокоения добавил: — Вот когда буду у командующего — попрошу.
В комнату снова ворвался сквозняк, а с ним влетел запыхавшийся Юра.
— Папа! Ты едешь в Минск? Возьми меня с собой. Я буду себя хорошо вести, вот честное пионерское! — Он смотрел на отца такими умоляющими глазами, что отказать было трудно.
— А что скажет мама?
— Мама?.. — Юра бросился к матери и прижался к ее груди: — Мамочка... Вот честное пионерское, буду вести себя так, как ты скажешь. От Сашки никуда не отойду!..
Озабоченная своими мыслями, Нина Николаевна положила руку на голову сына!
— Погоди, Юрок, не до этого.
Юра сразу захныкал, и Нина Николаевна машинально промолвила:
— Ну ладно, ладно!
Тут же она ощутила на своей щеке жаркий поцелуй сына.
Затем хлопнула дверь, и за ней зазвенел радостный голос Юры:
— Еду в Минск!..
...Яков Иванович выехал из Бельска на рассвете и только часам к четырем прибыл в Минск.
Помощник командующего генерал Михайлин сразу же принял его.
— По моему вызову приехали?
— Так точно, по вашей телеграмме.
Генерал внимательно поглядел на Железнова, раскрыл большую папку и развернул схему:
— Я вас вызвал по заданию командующего. Поедете в командировку. Местность на границе хорошо знаете?
— За полтора года работы в комиссии облазил все уголки.
Генерал встал и подошел к висящей на стене карте. Синим и красным карандашами на ней была резко обозначена граница.
— Вот, — он показал на большой зеленый клин, как бы втиснутый на юго-восток от Августова. — Имеются сведения, что в этот район пришла новая немецкая дивизия. Хотя немцы объясняют это тем, что на нашей границе спокойно и их войска могут здесь отдохнуть от боев в Западной Европе, нам все же надо быть начеку.
Наступило молчание.
— А по-моему, товарищ генерал, эти объяснения — просто обман.
Михайлин был того же мнения, однако его служебное положение не позволяло ему откровенно высказать свои мысли.
— Взгляните на этот Августовский клин и на другую точку у Бреста. Вы видите, какой большой дугой к западу легла между ними граница. На мой взгляд, Августовская пуща и Брестский выступ — прекрасные плацдармы для наступления и окружения наших войск, которые находятся внутри этой дуги: в районах Граева, Ломжи, Дрогичина, Белостока, Бреста. Поэтому, товарищ полковник, мы должны на этом направлении немедленно привести наши оборонительные рубежи в полную боевую готовность.
Поведение немцев на границе очень тревожило генерала Михайлина. Он решил сам проехать по оборонительным рубежам и организовать дело так, чтобы первую очередь сооружений закончить не позднее начала июля, а остаток месяца употребить на сколачивание и обучение воинских частей укрепрайонов. Он считал своим неотложным долгом доказать Верховному Командованию необходимость подобных мер.
Разговор прервал адъютант. Он вошел в кабинет и передал Михайлину срочные телеграммы.
Прочтя первую из них про себя, генерал побагровел, выругался и, сложив ее пополам, положил под пресс.