Испытания госпожи Трейт
Шрифт:
Я даже сходу не нашлась что сказать, оглушенная таким напором. Вернее, сказать я могла так много — начиная от «он мне не любовник» и заканчивая «да какая к черту клевета?!» — что не могла выбрать что-то одно.
И, наверное, оно было к лучшему.
В конце концов, спорить с идиотами — опускаться до их уровня. Я буду выше.
И потому я встала (в такой ситуации не грех добавить буквального смысла фигуральному!), посмотрела на бывшее начальство сверху вниз и произнесла медленно, внятно и с ноткой сочувствия, как для слабоумного:
— Я слышу ваше беспокойство,
И я направилась к двери с прямой спиной и вздернутым подбородком.
— Вы пожалеете о своем упрямстве, госпожа Трейт, — прилетело мне в спину.
Я повернулась.
— А если вы будете мне угрожать, господин Гиллем, посмотрим, кто еще на кого подаст в суд.
И вышла, не дав бывшему начальству вставить еще хоть одно оскорбительное слово.
Я прошагала по коридорам ИЦ, зло чеканя шаг, и только оказавшись за квартал от него, наконец, смогла окончательно выдохнуть, привалившись к стене и запрокинув голову. Сердце колотилось как сумасшедшее.
Там, в кабинете меня наполняли здоровая злость, чувство справедливости и внутреннее понимание, что правда на моей стороне.
Проблема только в том, что это очень часто не имеет ни малейшего значения.
Гиллем выглядел уверенно, и я не думала, что он блефовал. Очевидно, за ним поддержка государственной машины, а судиться с государственной машиной… в этом он прав, мне не поможет даже мой «любовник».
Я закусила губу и зажмурилась, сдерживая злые слезы. Было ужасно обидно.
Ведь я ничего плохого не сделала! Я, наоборот, поступаю правильно! Честно и смело! Закрывать глаза на проблему еще ни в одном случае не было правильным решением, и…
Это нечестно.
Неправильно.
Несправедливо.
И разумнее всего было бы просто все бросить. Залечь на дно, пойти в преподавание, как мне и предлагали. Через какое-то время этот нарыв вскроется сам собой, когда один за другим остановятся заводы, а там, если ничего не предпринять, заглохнут и магофоны, и пропадет свет, и отпадет нужда в браслетах, потому что люди больше не смогут колдовать. Все это случится и без участия Оливии Трейт. А я пока, может быть, смогу подготовиться и изучить проблему глубже, и выступить не гонцом, несущим дурные вести, а человеком, способным предложить какие-то способы если не решения, то регулирования проблемы…
Да, это было бы разумно.
Только…
— Девушка, с вами все в порядке?
Я удивленно проморгалась — какая-то пожилая дама тронула меня за плечо, заглядывая в глаза. Кажется, она решила, что я тут стою в полуобморочном состоянии.
Заверив добросердечную женщину, что со мной все замечательно, я оторвалась от стены и зашагала домой.
— Лив, пока тебя не было, пришла телеграмма! — прокричала Флора из ванной и продолжила, мурлыча себе под нос, укладывать в хитрую прическу свою богатую шевелюру. Кажется, у кого-то сегодня свидание. Вопрос — с кем?
Я развернула тонкую бумагу.
— Ну? Что там? — подружка
Я вздохнула и в отчаянье потерла лоб.
— Я еду в Лестренж.
В Лестренже — курортном городе, зимы в ее традиционном понимании в принципе не бывало никогда. Поэтому если в Карваноне декабрьский дождь вызывал раздражение и недоумение, то здесь январский воспринимался с философским смирением — а что вы хотели? Зима!
Этот дождь сейчас бодро барабанил по многочисленным черным зонтам, ручейками стекал по надгробиям, скапливался лужами в проходах между могилами, а работникам кладбища, которым сначала в такую погоду пришлось выкапывать землю, а потом придется закапывать, я отчаянно не завидовала.
Впрочем, я сейчас завидовала только тем, кто находится отсюда далеко-далеко. Например, Флоре. Или Уолтеру. Вот тому, наверное, вообще хорошо. Сидит в своем шикарном особняке, попивает чаек и горя не знает, а я тут.
На похороны тетушки Линды съехалась вся семья. А это означало, что сразу за тетушкой прикопают и меня.
Мой черный юмор был частично оправдан. Смерть тетушки, которая на самом деле приходилась мне двоюродной бабкой, не была такой уж неожиданностью. Последние лет десять каждый новый день рождения, тетушка, дожившая до девяноста пяти лет, встречала с неизменным раздражением — старческие болезни атаковали со всех сторон, а быть развалиной, не способной о себе позаботиться, ей категорически не нравилось. Последняя пара лет далась ей особенно тяжело, а потому я была уверена, что смерть тетушка Линда встретила с радостью и облегчением, что пусть не делало радостным этот день для нас, но все же приносило некоторое утешение.
Так что тетушка уже отмучилась, а мне еще предстояло хлебнуть земных горестей, как только драгоценные родственники сочтут возможным перейти от скорби к претензиям, и я готова была спорить на свою долю наследства — это случится сразу же после первого тоста за покойную.
Вопросы на повестке дня все те же — отсутствие у меня мужа, перспектив, женской гибкости и мудрости, а теперь еще и работы.
Первое время мне было ужасно обидно — можно подумать, я принципиально отказываюсь замуж идти! Разве я виновата, что на пути не встретился мужчина, за которого хотелось бы? Однажды я даже это рискнула высказать вслух. И это было зря, потому что семья восприняла это как воззвание к их помощи и руководство к действию, и тут же принялась подсовывать мне холостых мужчин, прошедших придирчивый (но не слишком, в конце концов наша Лив уже тоже не первой свежести) отбор.
Потом холостые мужчины закончились. А я осталась — бельмом на семейном глазу и источником душевных страданий.
И я признаюсь, во время сбора чемодана в дорогу был момент, когда в голове мелькнула подлая мысль — а не позвать ли Уолтера в Лестренж?.. Стоило представить только лицо родителей, когда они увидели бы меня под руку с господином Пятым Номером, и внутри разливалось злорадное торжество… но потом я вспомнила, что это все контракт, а не по-настоящему, да и…
Он бы все равно наверняка не согласился бы.