Испытания
Шрифт:
Молчали под звук шагов по гранитным плитам.
Не доходя до моста, Соня остановилась, заступила дорогу Григорию и, глядя ему в глаза, виновато попросила:
— Не провожайте меня сегодня, ладно?
— Да? — сдавленно выдохнул Григорий. Этого он ожидал и боялся.
— Да! — она беспомощно улыбнулась. — Боюсь…
Григорий уже справился с собой.
— Ну, я вовсе не хочу подвести вас под неприятности, — ответил он почти спокойно.
— Господи, — плачущим голосом протянула она. — Чего вы там себе напридумали? Я свободна, совеем свободна, поймите! — Она отобрала у него сумку, торопливо достала
Она кивнула и, повернувшись, зашагала прочь. Григорий смотрел вслед, вслушивался в стук ее каблуков, пока она не свернула на площадь Труда. Соня не оглянулась. И только теперь он почувствовал, что легкий радостный хмель ударил в голову. Заметив такси с зеленым огоньком, Григорий машинально поднял руку. «Волга» затормозила, он сел рядом с шофером и назвал адрес института. Григорий и сам не знал, зачем он едет к концу рабочего дня; он не рассчитывал что-либо сделать за те полчаса, которые останутся после дороги, но почему-то тянуло на радостях в привычные стены и, может быть, хотелось еще раз взглянуть на модели.
В институте он почти бегом через стеклянную галерею направился в испытательный отдел, радостно думая: «Валька ведь еще не видел, да и Алла!»
В коридоре испытательного отдела стояла непривычная тишина, уже выключили стенды и двигатели. Распахнув дверь, Григорий стремительно вошел в лабораторию. Алла разговаривала с механиком. На ней был светло-синий, туго подпоясанный халат, подчеркивающий стройную фигуру. Когда Григорий приблизился, она, почувствовав его взгляд, обернулась.
— Здравствуй. — Ока кивнула, светлые глаза потеплели. — Что, совсем загордился — и не заходишь!
— Здравствуй. — Григорий не мог сдержать радостной улыбки. — Модели готовы. Жopec только сегодня закончил. Валька здесь?
— Ну да, — Алла усмехнулась, скривив губы. — Ты помнишь хоть один день, чтобы он доработал до конца?
— А, ладно. Пойдем посмотрим.
— Пойдем, интересно, что там получилось. — Алла пошла к лестнице наверх, на ходу расстегивая халат. Поставив ногу на ступеньку, обернулась, крикнула механику: — Кареев, кончайте. Еще завтра день будет.
Через несколько минут она уже спускалась вниз в своем обычном повседневном наряде — узкая замшевая юбка, тонкий зеленый джемпер, побрякушка черненого серебра на тонкой цепочке, пересекающей овальную коричневую родинку на шее. Григорий впервые подумал, что этот простой наряд тщательно продуман и не так прост — во всяком случае, такую юбку не купишь в первом попавшемся магазине. Он вспомнил Сонину блузу, похожую на мужскую рубашку, и подумал, что ей тоже пошла бы узкая замшевая юбка.
— Пойдем быстрей, — попросил Григорий, когда Алла хотела задержаться в стеклянном переходе у аквариума с рыбами. Она коротко, с доброй усмешкой взглянула на него и сказала на ходу:
— Вижу, тебе модель нравится. У тебя вид, как у жениха. — Она рассмеялась коротким горловым смешком.
— Возможно, а почему бы и нет? — стараясь скрыть радостное возбуждение, шутливым тоном откликнулся Григорий.
— Ну, поглядим. — Алла слегка толкнула его плечом, подзадоривая. Она всегда очень точно чувствовала настроение.
В зале художников уже стоял нерабочий гул голосов, глухо шелестели листы ватмана, свертываемые в трубку. Жорес сидел на столе, болтая ногами, не достававшими до полу, чистил ершиком мундштук трубки, прищурив глаз, поглядывая сквозь его маленькое отверстие на свет.
— Жора, давай Алле покажем, — подойдя, сказал Григорий и взял его за локоть.
Жорес соскочил со стола, тряхнул головой.
— Здравствуйте, Алла Кирилловна. Трепещу в ожидании вашего суда. — Он шутовски втянул голову в плечи.
— Правильно делаете, — с улыбкой ответила Алла.
— Во-во, женщины по природе своей беспощадны, как дети: с милой непосредственностью никак не могут увидеть платье голого короля.
— Смотря какого. Если король красив и хорошо сложен, то и невидимое платье ему к лицу. — Язвительная улыбка, колючий взгляд подкрепили ее ответ.
В скульптурной уже никого не было. В слабом сумеречном свете призрачным сгустком белесого тумана казалась большая, в натуральную величину гипсовая модель широкого приземистого «седана»; узкими канавками на еще не отшлифованном пористом гипсе были намечены контуры дверей и оконные проемы, колес не было, и от этого модель напоминала гигантскую белую черепаху. Жорес включил верхние плафоны; трубки, мигнув несколько раз, наполнили зал холодноватым светом с лунным оттенком.
— Вот эта? — лукаво спросила Алла, кивнув в сторону гипсовой модели.
— Что вы, Алла Кирилловна, вы мне льстите. На такое я не способен. — Жорес суетливо возился в дальнем углу зала, разбирая штабель картонных ящиков, в которых с химкомбината привозили для лепщиков пластилин.
— Тебе помочь? — волнуясь и от этого громче, чем нужно, спросил Григорий.
— Нет, уже все. — Жорес, повернувшись к ним спиной, что-то ставил на низкий поворотный круг. От дверей круг не был виден, его закрывали макеты и верстаки лепщиков.
Григорий пошел вперед, обернулся, взглядом пригласил за собой Аллу.
— Прошу! — повернувшись, Жорес широким жестом пригласил их подойти.
Круг медленно вращался, а по его краю словно ехали друг за другом три маленьких сверкающих автомобиля: впереди — желтый грузовичок, деловито-скромный, но несущий в своем облике лукаво-простодушную улыбку художника, за грузовичком, расстелившись, как породистая борзая в аллюре, чуть нескромно сверкало красным лаком двухместное спортивное купе и следом, будто сознавая свою солидность и первородство, респектабельно голубел щедро остекленный простой и просторный полувагончик.
Григорий при общем безмолвии некоторое время смотрел на медленно плывущие с поворотным кругом модели, потом взглянул на стоящих почти рядом Аллу и Жореса. Художник был раздумчив, но спокоен. У Аллы лицо выражало грустное удивление, и Григорий впервые заметил на нем признаки увядания: уже размывающийся, теряющий четкость контур подбородка, тени в уголках рта — предвестники морщинок, которые скобками заключат нижнюю губу, оттенив ее будущую усохлость; сиреневую припухлость усталых век, грозящую перейти в воспаленность. Нет, красиво было ее лицо, еще очень красиво, но красота эта была уже несколько напряженной и резкой, как подчеркнутая точность па балерины, закатно блистающей в свой последний сезон.