Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва
Шрифт:
– Имеем, – Малюков расстегнул молнию папки, – вот ознакомьтесь.
– Что это?
– Постановление прокурора о производстве обыска.
– Лариса! – слабо крикнул Лесоковский.
В дверях появилась жена.
– Лариса, ты слышишь!
– Вы согласны выдать незаконно приобретенные вещи? – еще раз спросил Вадим.
Лариса, дохнув дорогой косметикой, шагнула к нему.
– Как вы смеете так говорить с моим мужем? Да вы знаете, кто бывает в нашем доме? Вам работать надоело? Мы позвоним Петру Ивановичу.
– Все, – скомандовал Вадим, – Акимов, пригласите понятых.
– Вы не смеете
– Смею. А право мне дает Конституция.
– Что это? – внезапно сказал Лесоковский. – Что это? – повторил он с трагической актерской интонацией. – Приходят люди, те, кому посвящаю, о ком пишу свои песни, и оскорбляют художника.
– Перестаньте, – Малюков подошел к хозяину, – прекратите эту комедию. На основании статей 167 и 168 УПК я обязан произвести у вас обыск и выемку разыскиваемых нами предметов. Согласны ли вы добровольно предъявить их нам?
– Он согласен, – неожиданно резко сказала Лариса Федоровна. Она словно сняла со своего лица маску справедливого гнева. Глаза стали настороженными и колючими, около рта обозначились твердые складки.
– Ларик, – простонал Лесоковский, – как же так?..
– А так. Не хочешь позора, письма в Союз? Вас устроят в качестве понятых наша домработница и друг нашей дочери, гостящий у нас?
– У них есть документы? – спросил Малюков.
– Да. Пригласить их?
– Зовите.
Кафель и ковка лежали в сарае. Вернее, это был не сарай, а нечто среднее между гаражом и реставрационной мастерской. Вадим сразу же увидел кафель. Он был разложен на цементном полу и ярко переливался в солнечном свете, падающем из окна. Орлов наклонился, взял одну плитку. Улица, извозчик, пешеход. Картинка старой Москвы была написана со щемящей нежностью. Горбатая улочка убегала вниз, венчали ее покосившиеся фонари, и Вадиму показалось, что он видит за окнами домов незамысловатый быт, ушедший от нас навсегда. Он осторожно положил плитку, повернулся к Лесоковскому.
– Силину, пропойце деклассированному, простительно. Он украл от пьяной своей глупости. Но вы, художник, лауреат конкурсов… Вы-то как могли пойти на это?
– Вы хотите сказать, что я воровал? – взвизгнул композитор.
– Как вы смеете! – вмешалась Лариса Федоровна. – Как вам в голову могло прийти сравнивать моего мужа с вором и пьяницей?
– Он хуже. Силин не знал, что ворует. А ваш муж знал, что покупает. И если мне удастся доказать, что вы, гражданин Лесоковский, бывали в особняке Сухотина, вам придется отвечать как соучастнику.
– Спокойнее, Вадим Николаевич, – Малюков коснулся рукой его плеча, – спокойнее.
– Вы ответите, – гневно выдавила Лариса Федоровна, – ответите, это вам не бериевские времена.
Вадим посмотрел на ее перекошенное злобой лицо, на глаза, таящие предупреждение, и понял, что кляузы не избежать. Он вышел из сарая и закурил. Из сада дурманяще и горько пахло цветами. Такой запах обычно бывает в преддверии осени. Утро постепенно переходило в день, но он был таким же прозрачным и прохладным. Где-то за лесом прокричала электричка, и голос ее растаял над дачным поселком. В нескольких шагах стояла замысловатая скамейка. Как Лесоковский достал это литое металлическое чудо? Такие скамейки Вадиму приходилось видеть в далекой молодости
Орлов знал настоящих коллекционеров. Ценителей и знатоков старинного искусства. Эти люди вносили свой вклад в создание монографий о старинном портрете, находили исчезнувшие иконы, сохраняли от уничтожения мебель редчайшей красоты.
Когда-то старинную мебель просто выбрасывали на пустыри. Ее место в квартирах занимали блестевшие лаком современные гарнитуры. Ковры стали немодны, их заменили безликие паласы. И вот новый, неожиданный зигзаг моды, и появляются «ценители» типа Лесоковского.
Из сарая вышел Малюков в полном сиянии прокурорского мундира.
– Ну что? – спросил Вадим.
– Изъяли и задокументировали. Сейчас допрошу его, и поедем.
– Слушай, Олег, я тебе здесь не нужен больше?
– Уехать хочешь?
– Да. Дел много.
– Хорошо. Только машину вышли сразу обратно.
– Конечно. У меня к тебе просьба, Олег. Закрепи его показания насчет особняка Сухотина.
– Невзлюбил ты великого композитора.
– Есть немного. Нашакалил, где мог, фонарей, скамеек, ручек.
– А презумпция невиновности? Как с ней быть?
– Да брось ты, Олег.
– Что-то ты мне не нравишься сегодня, Вадим. Дерганый какой-то, странный. Что случилось?
– Не знаю еще. Но что-то случиться должно.
Орлов пересказал Олегу вчерашний странный случай.
– Интересно. – Малюков внимательно посмотрел на Вадима. – Утечку информации из отдела исключаешь?
Орлов недоуменно пожал плечами.
– Это я так. Надо найти человека. Ты понимаешь, это не первый случай. Кто-то помогал твоим «друзьям» Тохадзе. Ох кто-то помогал. И патронирует им человек осведомленный. Ты рапорт написал?
– А то!
– Хорошо. Я-то, знаешь… Ну, езжай.
У ворот дачи Орлова догнал молодой человек, представленный Ларисой Федоровной как друг дочери.
– Послушайте, – взял он Орлова за руку, – я хотел бы получить у вас справку.
– Справку? – удивился Вадим.
– Вернее, совет.
– Я не специалист по семейному праву, – усмехнулся Вадим.
– Я не о том. Это очень серьезно, то, что произошло сегодня?
– Смотря как поглядеть.
– Вы его посадите?
– Я не сажаю, я задерживаю, остальное решает суд.
– Вы думаете, дело дойдет до суда?
– Обязательно.
Молодой человек задумался. Вадим с интересом разглядывал его. Элегантный костюм, именуемый «сафари», мокасины, даже на вид мягкие и легкие, рубашка, чуть более темная, чем костюм, но из такого же дорогого материала, красивые часы на металлическом браслете. Перед Вадимом стояла преуспевающая молодость – элегантная, свежая, пахнущая дорогим заграничным одеколоном. Четко очерченный подбородок позволял думать о твердом характере, глаза были невозмутимо пусты.