Источник
Шрифт:
Через два дня они получили ответ:
«Я ПОНИМАЮ ЧТО У КЮЛЛИНАНА И ЭЛИАВА НЕ ХВАТИЛО МУЖЕСТВА ПОСЛАТЬ ТЕЛЕГРАММУ ЧТО И НЕУДИВИТЕЛЬНО ПОСЛЕ ИХ ОСКОРБИТЕЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ ТОЧКА НО У ТЕБЯ ХВАТИЛО НАХАЛЬСТВА ПОПРОСИТЬ ЕЩЕ ПОЛМИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ ДЛЯ ЗАВЕРШЕНИЯ РАСКОПОК ВПЛОТЬ ДО ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО УРОВНЯ ТОЧКА ТЫ ПРЕПОДНЕС ВЕРЕД И МНЕ ПОТРЯСАЮЩИЙ СВАДЕБНЫЙ ПОДАРОК ТОЧКА МИЛЛИОН БЛАГОДАРНОСТЕЙ».
– До чего легко ненавидеть такого человека, – засмеялся Табари. – Я должен был попросить миллион.
– А у него есть свой стиль, – одобрительно сказал Элиав. – Надо же – свадебный подарок!
Кюллинан откупорил бутылку шампанского.
– Я проползу туда вниз, – сообщил он, – и
Затем Кюллинан добрался до самого источника, который тоже покропил шампанским, словно священник святой водой.
– Это всем вам. Мы вернулись. – Эхо этих легкомысленных слов поразило его, и он тяжело опустился на одну из мраморных скамеек, поставленных здесь Тимоном Мирмексом во времена Ирода. Поставив бутылку в стороне, он закрыл лицо руками. – Веред! – прошептал он, и, поскольку тут никто не мог его услышать, кроме привидений, он признался, как он одинок и несчастен, как отчаянно он хотел жениться на этой маленькой еврейской умнице. В этот момент одиночества его не покидало смутное ощущение, что не сможет найти себе жену-католичку в Чикаго – так же как Илану Элиаву не удастся найти еврейскую невесту в Иерусалиме. И так же, как могучему отцу Вилспронку, им придется годами скитаться по Святой земле, но они будут все так же одиноки – голландец женат на церкви, немецкий еврей – на идее государства, а он, ирландец, одержим философским анализом истории. – Веред, Веред! – бормотал он. – Ты могла бы спасти меня.
– Старые повесы надрались, – весело сообщил он, поднявшись на поверхность. – Они считают, что, если цивилизация смогла произвести такую прекрасную вещь, как шампанское, им стоило бы как можно скорее приступить к деланию детей, все ускоряя этот процесс.
– Как они могли усвоить эти прекрасные идеи, – спросил Табари, – если в их времена живой речи еще не существовало?
– Молча, – объяснил Кюллинан. И в тот же день он улетел в Чикаго.
Последним, кто спустился в туннель перед тем, как его закрыли до следующего года, был Илан Элиав. Он испытывал глубокое сожаление, что ему приходится покидать раскопки в преддверии таких волнующих лет. Добравшись до источника, он, полный мрачности, сел у прохладной воды, которая так многим дала жизнь. Все это, конечно, началось не просто двести тысяч лет назад, пришла ему в голову мысль. Еще ниже должны лежать остатки долины, куда животные всегда приходили на водопой, а там, прячась за деревом, их подстерегало какое-то создание, которое миллион лет назад пришло сюда из Африки, и в руках оно держало тот первый камень Израиля, который стал оружием. Так было положено начало, когда этот первобытный человек, сгинувший в дали времен, раздвигая тростники волосатыми руками, подобно дикому зверю, приходил сюда напиться воды; тем не менее, Элиав чувствовал свою общность с этим охотником. «В Цфате мы, евреи, держали в руках камни – и больше у нас ничего не было. Так же как в Акко и Иерусалиме. – Он погладил влажную прохладную землю. – А теперь мы снова начинаем подниматься». И он двинулся в долгий обратный путь к ждавшему его Табари.
Едва только увидев араба, он сказал то, о чем все время думал:
– Приведи все свои записи в порядок, Джемал. Кюллинану придется самому заканчивать тут раскопки.
– Почему?
– Я перехожу на кабинетную работу. Завтра премьер-министр сообщит об этом. И ты будешь моим первым назначением. Генеральным директором.
Табари отпрянул.
– Ты хоть понимаешь, что делаешь? – с подозрением спросил он.
– Более чем, – ответил Элиав. Он положил руку на плечо Табари и подвел его к краю раскопа, где они присели на
– Пришло время, когда мы, евреи и арабы, должны по-настоящему помириться друг с другом, – начал Элиав. – Похоже, что нам придется долго сосуществовать бок о бок в этой части мира.
– Что-то мне не хочется быть частью этого эксперимента.
– А поскольку в тех делах, которыми мне придется заниматься, ты разбираешься лучше всего…
– Если ты приглашаешь меня, тебя ждет сущая чертовщина.
– Так и будет. Но мы должны верить, что придет день, когда Насер назначит еврея на такую же важную должность. И он это сделает.
– Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности, Илан.
– С неприятностями я справлюсь. Если меня выставят, я вернусь сюда и буду жить за счет Пола Зодмана.
– Но тебе придется по уши влезть в арабо-еврейские отношения, и я помешаю тебе.
– Нет. Ты поможешь. Ты докажешь, что даже в этих непростых местах арабы и евреи могут дружно работать рука об руку.
– Да во всем Израиле не найдется и шести человек, готовых в это поверить.
– Ты один из этих шести, и наша задача – увеличить их количество.
– Меня всегда восхищало, что ваш еврейский Бог прекратил человеческие жертвоприношения. А ты восстанавливаешь их.
– Я пытаюсь восстановить нечто куда более древнее. Братство, которое должно существовать на этой земле. Ты берешься помочь мне?
Подумав над приглашением, Табари сказал:
– Нет. Я араб, и тот факт, что я способствую восстановлению страны, не делает меня меньше арабом. В тот день, когда твое правительство даст знак, что оно понимает арабов, хочет, чтобы они оставались здесь, и готово считать их полноправными партнерами, я сразу же пойду к тебе в помощники, Элиав…
– Разве в это лето я не доказал тебе, что так оно и есть? Разве мы с тобой не были настоящими партнерами, уважающими друг друга?
– Мы с тобой? Да, были. Твое правительство и мы, арабы? Нет.
– Чего ты хочешь?
– Бери карандаш. Мы хотим лучших школ, больниц, дорог к нашим деревням, медсестер, мест в университетах для нашей способной молодежи и сотрудничества, при котором будут уважать наши способности. Мы хотим, чтобы вы поняли – плодотворное сотрудничество на этой земле может быть только на равных. Ваши интеллектуалы должны перестать покровительственно относиться к нам, словно мы дебильные дети. Ваши бизнесмены должны относиться к нам как к людям, которые умеют считать и не менее честны, чем они сами. Элиав, мы хотим чувствовать, что у нас, арабов, есть дом в твоем социуме.
– Разве всем, что я делал этим летом, я не доказывал тебе, что готов дать такие обещания?
– И есть еще одна причина, по которой я не могу принять твое предложение.
– Я о ней знаю?
– Думаю, догадываешься. Я заметил, что в долгих дискуссиях с Кюллинаном о моральной природе этого государства он постоянно касался одной темы, а ты столь же неуклонно уходил от нее. Американцы приучены очень чувствительно воспринимать проблемы других народов. А это как раз та проблема, которая подвергает испытанию моральные основы иудаизма.