Истории господина Майонезова
Шрифт:
– Отличные костяшки, и, даже, со шкуркой! – сказала Маша Жучке и Шарику, работавшим хвостами, как пропеллерами, - После трапезы будете в бабки играть!
И она отправилась спать в комнатку своего детства, блаженно щурясь на звёзды и покачивая головой из стороны в сторону. И звёзды отвечали ей, словно живые маяки.
Часть вторая. Золотое утречко – серебряный денёк.
Над Москвой, златоглавой, поднялось красное солнце, и белый дом Коровиных наполнился теплом и светом. Все, кроме Ро и Кро, собрались уже в пахнущей хвоей гостиной у самовара. Вошёл Кро с видом побитой собачонки.
– Роккулька не ночевала дома, - сказал он виновато, протирая очки.
– Роккулька – Акулька, конечно же, ночевала дома, - пропела Аннушка, - да утречком побежала в нашу Никольскую церковь, что за сараем, за всех вас Богу помолиться!
– С Рождеством Христовым, дорогие мои! – будто спохватившись, воскликнула нарядная Варвара Никифоровна.
Прибежала раскрасневшаяся с мороза Рокки, растирая озябшие пальцы, она сказала с мягкой улыбкой, опустив пушистые ресницы: «Я вас не подведу!»
– Уф-ф-ф! – с облегчением выдохнул Кот.
Все с шутками принялись за пироги с творогом, капустой, вареньем и за кулебяку с мясной начинкой.
– Итак, господа, хватит жевать! – воскликнул, вскакивая с места Паралличини, - Слушайте, как мы с Рёзи споём «Рождественскую песню» на предложенный Марией текст, да запоминайте её, не ленитесь!
Они встали рядом и чудесно с чувством запели:
«Тысячи раз восходит звезда
Над безднами слов и проблем,
И тысячи раз нас выводит туда,
В заснеженный Вифлеем!
И тысячи раз мы видим вдали
В хлеву осиянный альков,
И лица склоняем до самой земли
С готовностью пастухов!
И вместе с волхвами младенцу кладём
Надежду, любовь и сердца,
И с ангелом славим и в гимнах поём
За чудо спасенья Творца!
И тысячи лет среди снега и льда
Нам светит во тьме Вифлеем,
И тысячи раз нас выводит звезда
Над безднами слов и проблем!»
За столом одобрительно закивали, выражая своё удовольствие. Паралличини подал ноты и текст Варваре Никифоровне и Рокки, и они запели «Рождественскую песню» уже вчетвером. Аннушка слушала с широко раскрытыми глазами, присев на краешек лежанки, а по завершении песни только всплеснула смуглыми руками!
– Как же Вы, барыня, поёте! – сказала она, - Ещё вчера, как Вы запели на крыльце: «Ангелы с пастырьми словословят, волсви же со звездою путешествуют, нас бо ради родился Отроча младо, Превечный Бог!» у меня душенька так вся и зашлась!
– Духовная музыка – это особая страница в моём творчестве, - скромно ответила Варвара Никифоровна, - но мы все неплохо поём!
И они исполнили новую песню голосисто и с чувством все вместе. Только Кро заедал стресс пирожками с капустой и кренделями с мёдом. Ему никто не мешал, боясь, что он подпустит петуха.
– А теперь идём гулять по первопрестольной! – воскликнул возбуждённый профессор, - Что самое главное?!
– Не задавить конягу! – со смехом ответил румяный Кот.
Шумно, тесня друг друга, поспешили в прихожую к своим тулупам и валенкам.
Дорога, раскатанная санями, блестела, как стекло, ослепляя путешественников, повсюду слышался скрип и визг полозьев, храп лошадей, стук копыт и окрики кучеров.
– Вчера в темноте бежали, как оглашенные, ничего не разглядели! – сказал профессор, обращаясь к Маше, что это за церковь?
– На берегу – Иоанна Воина в Якиманском переулке, а если смотреть в сторону Кремля, видна слободская церковь Марона, что в Старых Панех, там была когда-то иноземная – «панская» слободка, а теперь Бабьегородские переулки, - охотно рассказывала Маша.
– «Бабьегородские»? – удивилась Мушка, - Какое странное название!
– Старые люди говорят, что там монголо – татары, прямо на берегу, выбирали себе «баб» из пленных красавиц, страшные были времена, даже не верится, что это всё происходило на этом счастливом берегу, - рассказывала Маша.
– Я совсем плохо помню Замоскворечье! – сказал недовольный собой Войшило.
Вся компания, привлечённая весёлым смехом и криками, приблизилась к набережной, где и дети, и молодёжь катались с горок – прямо на Москву – реку: кто на салазках, кто на скамейке, похожей на санки, а иные, и вовсе, на собственном валенке! Кот не выдержал своей непричастности к общему веселью, подхватил длинный тулуп, подогнул ногу, уселся поудобнее на валенок и помчался с блестящей, словно хрустальной, горы, задрав вторую ногу к солнцу и оглашая всю набережную счастливым гиканьем!
– И я, и я! – закричала Берёза, выпросив скамейку у плотного мальчугана в бараньей шапке, лихо заломленной набекрень.
Девушка покатилась так, что ветер засвистел в ушах, но на середине горы столкнулась с юным гимназистом на санях, слетела со скамейки и поехала остаток пути на животе, подняв вверх ноги! Щекастый бутуз в бараньей шапке тут же присел на корточки и поспешил за своей скамейкой, укатившейся далеко, он подпрыгнул на кочке, перевернулся и всей массой свалился на Берёзу, пытавшуюся подняться на льду. Паралличини замахал ручками, сел, сложив их на животе, и поехал, вытянув вперёд короткие ноги. Кро съехал на боку, подставив руку под голову, словно лежал на диване. Ро скатилась на муфточке, Фига попытался удержаться на корточках, но свалился на хохочущего безудержно Адриано, на котором уже барахтались Ро с мужем, разыскивая слетевшие очки Кро.
Профессор, как между Сциллой и Харибдой, разрывался между «надо» и «нельзя», пританцовывая на хрустящем снегу в белых бурках.
– Нате, барин! – сказала веснушчатая девчонка в цветастом платке до бровей, подавая верёвку от небольших саней – дровенок, - Я в них дрова вожу, поместитесь!
Войшило с готовностью передал трость Варваре Никифоровне, которая и подтолкнула сани, когда он натянув поводья, закричал озорно: «Расступись, честной народ!»
Как все поднялись наверх, появился и профессор, красный запыхавшийся, со словами: «Видали! До середины реки прогнал! Щуки там подо льдом так и ходят косяками! Жалко, нет удочки!»