Истории СССР
Шрифт:
На втором курсе в ЛИАПе оживилась самодеятельность. Толя Першин, Олег Рябоконь, чей фильм о Максимилиане Волошине «Кемерийский затворник» останется в веках, и Саша Першин стали создавать студенческие театры. Апофеозом их творчества были, разумеется, выступления Клуба Весёлых Находчивых, который проводился между факультетами и вызывал неподдельный интерес студенческой молодёжи. Я в это не лез. Я мечтал стать писателем и моя подруга по группе Люда Семёнова показывала мои рассказы в редакцию газеты «В полёт». Их даже печатали. Но смотрели на меня косо. Антисоветчиной несло от моих рассказов. У меня был и более серьёзный интерес в кинематографе. Времени, чтобы сниматься каскадёром, было предостаточно и я этого шанса не упускал. Мой кумир, Григорий Михайлович Козинцев тогда снимал «Короля Лира» и предложил мне помогать ему в организации трюковых съёмок. Половина всех спортсменов института целый семестр в 1969 году пропадали на съёмках в Нарве, изредка приезжая в Ленинград поторговать в деканате своим лицом и сдать пару-тройку лабораторных работ. Жили мы в Нарве в общаге Профтехучилища, ходили в костюмах воинов семнадцатого века и постоянно читали работы В.И. Ленина «Как нам
Но за что я благодарен коммунистам, так это за то, что нам приходилось изучать труды Ленина в Публичной библиотеке. В студенческом отделе на Фонтанке можно было на шару заказать любую литературу из фондохранилища. Хоть Плейбой! Но уж Ницше, Канта и Юнга точно. И это было только начало. Потом, когда на третьем курсе в программе появилась философия, визиты в публичку стали самым привлекательным занятием. А ведь туда же ходили прекрасные девочки всех институтов города Ленинграда. Институтки! Догадываетесь куда я клоню?
То ли студенческие годы самые бурные, то ли мне везло искать на свою голову приключения, но только одновременно с познанием термодинамики, квантов, кварков и энтропии состояния, одновременно с решением логарифмических уравнений, одновременно с бензольными кольцами и цепями молекул белков, одновременно с прямыми линиями на ватмане посредством кульмана, переводом с немецкого на русский, критикой буржуазных теорий развития человечества, мальтусовского перенаселения нашей планеты я искал своё место под солнцем. И почти одновременно засверкали своим дьявольским блеском вывески Коммунистической партии и органов КГБ. На третьем курсе после сельскохозяйственных работ в Волховском районе по уборке картофеля меня выбрали секретарём курсового бюро. Я сдвинул брови, насупил лоб и начал организованно принимать у однокурсников Ленинский зачёт. Проводил, так сказать, чистку рядов. Ребята с факультета, знавшие меня не понаслышке, упрекали меня в приспособленчестве и карьеризме. Среди ровно подстриженного поля соглашателей и оппортунистов появлялись принципиальные выскочки, типа Володи Колотова из 114-й группы, который заявил прилюдно, что он против колхозов и мечтает обнести свой дом высоким капиталистическим забором. Я не только не выгнал его из комсомола, но и не перестал здороваться с ним за руку. Товарищ Симановский, главный комсомолец ЛИАПа в те годы, накатал на меня жалобу в партком и в Горком ВЛКСМ. Ни дня не подождав, прямо начальнику Первого отдела товарищу Кошелеву настучал мой товарищ по парте Владик Болванович, с которым я поделился близкой, почти половой связью с американской студенткой Абигель, случайно мною встреченной на вечеринке у Юрки Шестова, зятя Михаила Аникушина и, следовательно, мужа его дочери Нины. Попал я туда не случайно, но об этом чуть позже.
Оба проступка предвещали полный крах моей карьеры и вылет из института. Но «гении дзюдо» на дорогах и тогда не валялись, а заведующий кафедрой физвоспитания Ю.В. Захаров не хотел меня терять на ровном месте. К тому же он был человеком дальновидным и со связями. Как оказалось, именно в партийных и компетентных органах. После собеседований у высоких начальников я принял предложение к сотрудничеству и пошёл в рост. Быстрый, но не долгий. Я отдавал распоряжение об очередном патрулировании улиц бойцами народной дружины, направлял студентов переписывать население СССР, организовывал отлов проституток и воров на Московском вокзале. На очередном субботнике по уборке территорий, когда пошёл дождь, я отпустил всех комсомольцев домой. Чтобы они не простудились. В парткоме мои доводы о возможных, ещё больших потерях, при болезни и пропуске занятий целым курсом студентов не поняли и приняли решение меня переизбрать. Органы КГБ от моей деятельности тоже остались не в восторге, но на Соловки отправлять меня пока не стали. Так, женившись, разменяв мамину квартиру на «Гражданке» и поселившись в коммуналке на бульваре Профсоюзов, в двух шагах от института, я зажил новой, прекрасной, да ещё и супружеской жизнью.
То ли от того, что в институт теперь можно было дойти за пять минут, прогулявшись по бульвару, то ли с третьего курса в учебном плане появились по настоящему интересные предметы, но в институт я ходил с таким удовольствием, как будто там мёдом намазано. Даже умопомрачительные лекции по сопротивлению материалов профессора Бушмарина и три исписанные доски формул вычисления углов ротации, нутации и кориолисова ускорения доцента Лестева не могли внушить мне отвращения к процессу познания и совершенствования. Ужасающую процедуру построения эпюр напряжений разных балок и вычерчивания шестерёнок с зубчатыми колёсами по Теории машин и механизмов я поручил делать молодой жене за кусок хлеба с маслом. Она со своей мамой долго убеждала меня в том, что кормить я должен её совершенно бескорыстно, но потом согласилась. На лекции профессора Семёна Евстафьевича Манойлова по биохимии я боялся опоздать, как на литургию. Первое, что он у нас спросил, начиная курс своих лекций, это вопрос о существовании Бога и зарождении жизни на Земле. Мы дружно поделились с ним основой марксистско-ленинской философии о первичности материи. Профессор покачал головой и сказал, что мы, как минимум, должны в этом сомневаться. Аэродинамика с продувками фюзеляжей и крыльев в аэродинамических трубах, космонавтика в лабораториях академии Жуковского, космическая медицина в Военно-Медицинской академии больше походили на парк развлечений Диснейлэнд, чем на скучные лекции. Первые расчёты на электронно-вычислительных машинах, занимавших несколько огромных залов института, приводили нас в состояние детского восторга. С нашим куратором, доцентом Лёшей Вареховым, после его лекций по радиобиологии мы часто прогуливались по набережной и заходили в Эрмитаж, подолгу простаивая у картин Питера Брейгеля. Когда в 1969 во дворе института установили настоящий истребитель МИГ-29, я притащил в институт своего приятеля Жорика Полтавченко, поводил его по лабораториям, познакомил с Алексеем Григорьевичем. Он рассказал ему про космос и Жорик решил поменять свою мечту о море на безбрежный океан вселенной.
Моя молодая жена готовить не умела и не хотела. Поэтому столовались мы в ресторане Дома архитекторов, который находился в двух шагах от ЛИАПа, прямо напротив, отчего дома Владимира Набокова, в котором, слава Богу, устроили его музей. Дом архитекторов разместился в старинном особняке премьер-министра времён Александра III господина Половцева и зайти в ресторан было отдельным удовольствием. Уютный, с дубовыми потолками и кожаными шпалерами, не дорогой, но с потрясающей кухней. Такого бифштекса по-деревенски за один рубль десять копеек я больше не вкушал нигде.
Осенью 1970 моим соратникам из КГБ приспичило послать меня в заграничную командировку, в ГДР. Видимо им приглянулся мой вид — глаза прямые, брови строгие. Немецкий отскакивал от зубов с лёгким баварским акцентом. Да и тема мне нравилась — вылавливать недобитых фашистских выродков. Они оказались живучие и не закончили свою деятельность с окончанием войны. Национальный фронт в Германии цвёл пышным цветом. За границей я ещё ни разу не был, но очень хотел. Что-то у них не срослось и они попросили меня прикинуться руссо туристо и зайти в Ляйпциге в один магазинчик стекла и фарфора передать крупную сумму наличной валюты за несколько ценных фамилий. Деньги там шпионам, как оказалось, с неба не падают. Да и работа была не пыльная. Я должен был подстраховывать своего друга, который ехал с этой же группой. Я с радостью согласился и с любопытством наблюдал за процессом оформления выездных документов и утверждения моих положительных характеристик. Под эту сурдинку мне было разрешено, с целью прикрытия, продать там несколько коробок кубинских сигар и купить себе чего-нибудь вкусненького или красивенького. Злопамятный секретарь Комитета ВЛКСМ ЛИАП Симановский чуть не сорвал международную шпионскую операцию. Не стал мне подписывать характеристику, заподозрил меня в оппортунизме. Из-за него пришлось проводить меня через польскую границу в составе туристической группы зайцем, без выездной визы. Авантюра мне пришлась по душе, и я прирос к этому ремеслу надолго. И надо сказать, весьма успешно.
Чтобы не отрываться от коллектива, что я с наслаждением делал каждое лето, избегая поездок в стройотряды, я согласился как-то поехать с группой на Ваалам. Бегать по лесу вокруг костра мне стало не интересно и я прошёл пять километров до Преображенского монастыря, где содержались в забвении герои войны, калеки без рук и ног. Хрущёв со своей организованной партийной группировкой упрятал их туда, чтобы не омрачать их культяшками красоту улиц и площадей. Монахов давно изгнали в Финляндию. Уходя из монастыря и прощаясь со сторожихой, я получил в подарок храмовую икону Святой Живоначальной Троицы, чудом сохранившуюся в её сторожке. Икону монахи оставили её мужу, который из-за болезни не мог двигаться и оставался на острове. Потом в парткоме института мне пришлось писать объяснительную записку о вере и верности. Продолжение этого опуса было мною дописано уже на пятом курсе, после принятия присяги на верность Родине и присвоения звания лейтенанта войск ПВО СССР. Дело в том, что военные сборы проходили на моей Родине близ города Остров в Псковской области. И я каждый вечер убегал в самоволку и бродил по окрестным деревням, собирая у старушек старинные иконы. Складировал иконы я в воинской палатке, под своей кроватью. Бдительные товарищи сообщили куда следует и я дописал свой опус в первом отделе у дяди моего друга Владика, полковника Кулешова. Ловили тогда фарцовщиков, которые продавали иконы иностранцам, а я замечен в этом не был. Я собирал их для себя и для своих детей.
Когда пришло время распределения на работу молодых специалистов, в которых за пять с половиной лет превратились застенчивые школьники, я был далеко не первым по результатам успеваемости. Лучшие студенты нашей группы Вова Григорьев, Лариса Дмитриева и Оля Дымина поехали на работу в Институт космической медицины под Москву, Люда Семёнова и Шурик Фролов стали инженерами секретных космических заводов, Мишку Кислицина взял в свою лабораторию академик Опухтин. Но на удивление всей группы появилось одно необычное место в Министерство внешней торговли. О нём никто не спорил. На преддипломную практику в Москву поехал я. И вот там, в душной летней Москве, просиживая днями перед телефоном в офисе на Арбате, я совершил свой роковой шаг. Устав от скуки работы клерка, я отказался от места, чем сильно удивил своего начальника, свою маму и себя. Это был роковой поворот. Меня тянуло в кино, я ждал набора на высшие режиссёрские курсы Григорием Козинцевым и попросился в лабораторию кафедры физвоспитания ЛИАПа, где работал по проектам СНО. Меня взяли и я стал работать инженером лаборатории «восприимчивости и адаптации человека к нагрузкам». Дипломный проект был уже давно просчитан в этой же лаборатории на протяжении двух последних курсов и даже изготовлен в виде опытного образца по проекту кафедры робототехники Михаила Игнатьева. Я измерял параметры движений человека в естественных условиях посредством датчиков и маленького радиопередатчика. Защита проекта прошла просто и быстро, не вызвав у комиссии никаких сомнений.
Мама, взяв в руки диплом, целовала его как икону. Потом попросила отца принести Шампанское и, когда он разлил его по бокалам, торжественно произнесла тост:
— Давай выпьем, дорогой, за то, что нам хватило сил дать сыну высшее образование!
— А вы-то тут причём? искренне удивился я. Когда опомнился и остыл от своей непомерной гордыни, мама уже безутешно рыдала. И горькие слёзы залить обратно в её глаза было уже невозможно.
В первый же рабочий день я пришёл в профсоюзный комитет института, чтобы встать на очередь улучшения жилищных условий, как молодой специалист. Председатель долго и молча смотрел на меня, а потом задумчиво произнёс: