Истории СССР
Шрифт:
На занятия я приходил как на самый любимый аттракцион, а когда с моими студентами мы пускались галопом вдоль синего моря в Сестрорецке, сердце выпрыгивало из груди от неуёмного счастья. Когда курс актёров доцента Аркадия Кацмана и Льва Додина, сдавал зачёт по трюковой подготовке, Георгий Александрович Товстоногов пообещал мне своё покровительство на все времена. Занятия сделали из ребят настоящих мужчин.
Пришло время защиты. В стране полыхала компания отлова блатных псевдоучёных. Обычно хватали новопредставленных во время банкетов по доносу доброжелателей и борцов за чистоту рядов исследователей и первооткрывателей. Видимо от того, я больше волновался не провалиться на защите, а быть схваченным с куском бифштекса во рту. Морить голодом своих оппонентов и соучеников по аспирантуре в такой
Когда я взошёл на кафедру в строгом костюме и открыл рот, то понял что за огромным столом, ни один академик не услышит моего робкого блеяния. Они жарко обсуждали друг с другом свои новости и старости. Булкин дал мне отмашку, и я что-то бурчал двадцать минут. Авксентий Цезаревич Пуни задал свой коронный каверзный вопрос, немного обидевшись на то, что я так вольно трактую вопросы идеомоторной тренировки. Встал Александр Яковлевич Шехтель и похвалил молодого соискателя. Все дружно закивали головами. После этого оппонентам можно было не выступать. Но они сказали своё слово. Поздравления ректора Владимира Ульяновича Агеевца утонули в праздничном гомоне. Голос его не был твёрдым, как раньше, когда он, председатель ЛОС ДСО «ТРУД», вручал мне грамоты и медали за мои спортивные достижения в борьбе самбо. Владимир Ульянович сам недавно оправдывался от жалобы на него в ВАК его любимого аспиранта Валеры Гончарова, посчитавшего, что докторскую диссертацию написал не Агеевец, а он — аспирант Гончаров. Оглядываясь и опасаясь доносов, все приглашённые потянулись гуськом вдоль реки Мойки в ресторан Дома архитекторов. Инстинкт удовлетворения голода был ещё сильнее страха.
На следующее утро я проснулся учёным. Но не просто учёным, а высокооплачиваемым учёным. Теперь было на что выкармливать детей. Летом того же года я поставил драку Шерлока Холмса и профессора Мориарти у Рейхенбахского водопада в Пицунде, а на гонорары, скопленные за эти три года, купил долгожданную трёхкомнатную квартиру с видом на шпиль Петропавловского собора, увенчанного золотым ангелом. Мои товарищи по аспирантуре помогли мне внести на четвёртый этаж новенькую мебель, подаренную мне моими родителями по такому важному для них случаю, посидели у камина и выпили за мои успехи. Успехи были на лице.
Кода
Евгению Мравинскому — великому музыканту, озвучившему нашу глухонемую жизнь.
Прошёл июнь, как отзвенела песня,
Ночам, оставив отголосок светлый,
Но к середине лета он исчезнет,
Как пепел встреч, прошедших незаметно.
«В среду улетаю. Не провожай меня. У тебя могут быть неприятности. КГБ меня пасёт. Писать не буду по этой же причине. Если сможешь, зайди как-нибудь к матери.
Твой Аркаша Плотницкий».
Я спрятал записку в карман и полез втискиваться в подъехавший автобус.
Лето стояло жаркое. Уже двое моих друзей решили иммигрировать. Вот и Аркаша уехал. Мы познакомились в университете на лекции Льва Гумилёва «Этногенез и биосфера Земли». Я был в шинели с длинным, горчичного цвета, шарфом. Аркашка с Юрой Шестовым носили волосы до плеч и подъехали на синей трёхколёсной инвалидной коляске, разрисованной красными маками. Они, как и я хипповали и были диссидентами. На этой почве мы и сошлись. Юрка был женат на студентке Нине, дочери известного скульптора Михаила Аникушина, который по поручению ОК КПСС и лично Г.В. Романова к пятидесятилетию советской власти водрузил на Московском проспекте десятиметрового Ленина с протянутой рукой.
После установки Ленина, его мастерская на Песочной набережной, больше похожая на ангар для самолёта, пустовала и мы устраивали там философские сходки под музыку «Хеа», «Ролинг Стоунз» и «Айрон баттерфляй». Аркашка с Юрой учились на матмехе и все американские студентки университета были у Юры желанными гостями. В мастерской, больше похожей на ангар для самолёта, валялись гипсовые руки, ноги и головы Ленина с разными выражениями лица, на которых мы и рассаживались в обнимку с девчонками и слушали их мистические рассказы о жизни в Америке. Моя Аби из Нью-Джерси дралась за место на высоком лбу Ленина и, чтобы погладить её тугие бёдра, мне приходилось ковыряться в ухе у вождя своим грязным ботинком.
Скульптор Аникушин был членом бюро ОК КПСС, и когда Юрка отвалил в Америку, и вскрылись наши антисоветские сходки, он чуть не застрелился. Или его чуть не застрелили. Точно не помню. Помню, что меня хотели выгнать из ЛИАПа. У меня оказался допуск в секретные лаборатории. Вызвали в первый отдел и какой-то щуплый, бесцветный кагэбэшник тянул из меня жилы. Как они узнали? Так и узнали. Стукачами полнится русская Земля. Спортивная кафедра взяла меня на поруки. Я входил в сборную СССР, а такие спортсмены на дороге не валяются. Как послушные патриоты, готовые выполнить любой приказ, любого правительства.
Шаркать по Невскому без Аркаши будет скучновато. Мы одинаково слышали многие звуки. Найти приятеля мне было не легко со времён игры в песочнице. Плохой был у меня характер. Не уживчивый. Особенно с дерьмом.
Асфальт разогрелся до мягкости теста. Обычно после работы мы ехали на Петропавловку или в Приморский парк. Освежиться в прохладных невских струях, промчаться на лыжонках, ухватившись за фал катера. Или ехали на электричке в Курорт, гонять в футбол по пляжу. Там всегда собиралась компания. Но к лету обычно все разъезжались на курорты — Сочи, Ялта, Юрмала. После окончания ЛИАПа я работал там же на кафедре и отпуск всегда был летом. Летний отпуск в СССР был наградой передовикам производства. Лохи отдыхали зимой и не знали, чем себя занять, кроме зимней рыбалки и игры в домино. Домино, домино. Ну и танцы-обжиманцы, конечно. Те, кто работал хорошо — ехал летом к морю покрываться бронзовым загаром и потом ловить на себе завистливые взгляды. А может и соблазнить кого-нибудь на большее.
В июле 1973 я поехал на Рижское взморье, в Юрмалу. Посоветовал мне туда поехать Лёша Людевиг, альтист из симфонического оркестра Ленинградской филармонии. Мы с ним приятельствовали. Познакомились мы у Дома книги, вернее в ресторане «Чайка», который находился рядом и куда мы частенько заходили выпить пива или чего-нибудь поесть. Свёл нас Аркаша Плотницкий. Лёша купил у меня книгу «Ницше против Вагнера» и с тех пор мы стали родственными душами. Нет, дружбы между нами не было. А приятные разговоры были. Совсем не о музыке. О книгах, об одежде. Когда он с оркестром выезжал на гастроли, то я делал ему какой-нибудь заказ. Так и ему и мне было выгодно. Не нужно было бегать по городу и унижаться, продавая привезённые на продажу, вещи. Для артистов, спортсменов и моряков загранплавания были основным источником дохода, позволявшего скопить денег на машину или кооперативную квартиру.
Иногда Алексей по блату приглашал меня на репетиции в Филармонию. Никакого эстетического удовольствия от музыки я не испытывал, но атмосфера недозволенности влекла и обволакивала. На балконе собиралась избранная ленинградская молодёжь, девочки из интеллигентных семей, миленькие студентки консерватории и бог знает кто ещё. Тусоваться там было не удобно. Все соблюдали тишину и внемлили звукам. Но настрелявшись глазками во время репетиции, на выходе было легче подкатить к девчонкам и пригласить их на чашечку кофе в «Европу». Главной забавой для меня было наблюдать за тем, как ведёт репетицию Евгений Мравинский. Иногда я заходился глухонемым хохотом от его выволочек музыкантам. Они покорно глотали все его упрёки, многие из которых больше походили на прощание перед расстрелом. Однажды, остановив репетицию, он велел вывести студента первокурсника Валеру Гергиева, слишком шумно пристававшего к девочкам. А заодно вывели и нас.