История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века
Шрифт:
Оставим, однако, наши чувства, которые никому не интересны. В проблематике секрета, которую мы описываем, важно внезапное появление воспоминания, существующего, но скрытого. Рассмотрим всего один пример, пример «Человека-волка», о котором Фрейд рассказывает в «Пяти лекциях по психоанализу». Сергей Панкеев прожил девяносто два года, с 1886 по 1979-й. Лечение у Фрейда он начал в двадцать шесть лет. Начиная с четырех лет ему снился один и тот же сон—шесть или семь толстозадых белых волков пристально на него смотрели, сидя на ветках орешника. Ребенок в ужасе просыпался. Фрейд вынес вердикт; речь шла о реконструированной версии другого «пугающего» воспоминания, затерявшегося в подсознании: в возрасте полутора лет мальчик, спавший в комнате родителей, проснулся и увидел, в общем, обыденную сцену; лежавший на спине отец проникал в сидящую на нем мать. Тайна была раскрыта, но выздоровления это не принесло. Панкеев, русский аристократ, разоренный революцией, начинает посещать психоаналитическое общество. «Без психоанализа, — писал он,—я бы не смог пережить того, что было мне уготовано жизнью». Это верно во всех смыслах слова, даже в денежном. Он жил, занятый только собой, не замечая окружающих, в том числе свою жену-еврейку, которая, не в силах пережить надвигающегося ужаса нацизма, в 1938 году покончила жизнь самоубийством. У Панкеева было много рецидивов, приведших его и к другим психоаналитикам, однако он не прерывал контактов с Анной Фрейд, признававшейся, что этот старинный венский пациент был частью отцовского наследства. История «Человека-волка» многократно комментировалась и толковалась, по ней даже была написана опера. После того как тайна была раскрыта, Панкееву жилось не легче, чем до того.
Бывает и так, что психоаналитик никак не может разобраться в секрете пациента. Об этом рассказывает нам Ш. Давид11. Сорокапятилетний мужчина, элегантный, рафинированный, сдержанный, «с прекрасной речью», обращается к нему за помощью после нескольких неудач в сексе с женщиной, которая ему очень нравится. За тринадцать встреч пациент расскажет психоаналитику всю свою жизнь: «Передо мной раскручивалась лента из слов, как будто создававших между нами экран, на который проецировался фильм. Я мог лишь смотреть этот фильм <...>. Пациент не давал мне возможности вмешаться. В тринадцатый раз он пришел как обычно, лег на кушетку и продолжил рассказ. На сороковой минуте он вдруг поднялся по собственной инициативе, расплатился со мной и своим обычным вежливым и обходительным тоном сообщил, что желает на этом закончить. Ему был очень интересен и полезен этот опыт, его проблемы отступили, и будущее представлялось ему в розовом свете. Во время сеансов он ничего не говорил мне про эти улучшения <...>. Это бегство непосредственно перед анализом погрузило меня в глубокую задумчивость». В дальнейших комментариях Ш. Давид пишет, что у пациента был какой-то секрет, который он не раскрыл, если только сам он, психоаналитик, не пропустил момент, когда пациент говорил об этом секрете. «Как пациент может не заметить того, что сказал что-то важное, так и психоаналитик может пропустить момент признания <...>. В некоторых случаях постижение тайны пациента эквивалентно установлению с ним нездоровой связи. Секрет, скрываемый или раскрытый, может нам колоть глаза. Если бы Эдип не разгадал загадку Сфинкса, он бы умер; когда же он разгадал ее, чудовищное стечение обстоятельств, как говорил Генри Джеймс, привело к тому, что он ослепил сам себя. Этот ясновидец попал в ловушку, уготованную ему судьбой, и не смог простить себя».
Больше всего загадка идентичности волнует женщин, которым до недавнего времени предписывалось менять фамилию при вступлении в брак; именно они способны разгадать ее. Девочек, которые нередко своим появлением на свет приносили разочарование родителям, ждавшим мальчика, иудео-христианское общество делает виноватыми с самого рождения, потому что в пучину трагедии, бессилия и иллюзии ввергла нас Ева. Менее, чем мужчины, они полны (ложной) уверенности и весьма предрасположены к тому, чтобы обличать «социальное», замаскированное под так называемое естественное. Неудивительно, что именно женщины открыто осудили психоанализ. Дадим слово прокурору. «Девочки завидуют не столько наличию пениса, сколько социальным притязаниям, на которые пенис дает право <...>. В продажном обществе психоанализ смог не только дискредитировать (феминистскую) революцию и заставить ее дать задний ход, но и создать рабочие места, обогатить кое-кого, продать себя и способствовать процветанию общества потребления» (Кейт Миллет).
СЕМЕЙНЫЕ ТАЙНЫ
БЫТЬ РЕБЕНКУ ИЛИ НЕ БЫТЬ?
ЛЕГАЛИЗАЦИЯ КОНТРАЦЕПЦИИ
Отцом ребенка, зачатого в браке, считается муж. Однако муж может дезавуировать отцовство в судебном порядке, если приведет доказательства того, что он не может быть отцом этого ребенка.
Гражданский кодекс, статья 312
Чтобы понять, как в ходе истории в обществе решался столь важный вопрос, как аборты, достаточно напомнить о примате общества над индивидом. Не только мать, но все общество в целом носит ребенка в своем чреве. Именно оно решает, рождаться ли ему, должен ли он жить или умереть, каковы его роль и предназначение. Оно же диктует женщине, как ей рожать, какую долю страданий она должна пережить.
Доктор Пьер Симон. «О жизни прежде всего»
Народные средства и современные технологии Контрацепция существовала всегда — это доказывают бесконечные наказания за ее применение. В западном обществе, которое папство желало видеть теократическим, любое действие по предупреждению беременности объявлялось смертным грехом и наказывалось суровее, чем соблазнение девицы, похищение ее, инцест или даже святотатство. Целью полового акта считалось зачатие, а не получение удовольствия, и все, что мешало «женскому сосуду» принять оплодотворяющее семя, было запрещено. Даже без использования элементарных противозачаточных приемов — coitus interruptus (прерванный половой акт), оральный и анальный секс—уровень фертильности оставался значительно ниже естественного максимума. В прежние времена у супружеских пар не было больше пятишести детей в связи с поздним вступлением в брак, из-за высокой смертности (в частности, материнской), из-за долгого кормления грудью. Из этих шести детей лишь двое достигали взрослого возраста, что близко к сегодняшнему уровню фертильности (1,7). В конце XVIII века рост производства сельскохозяйственной продукции и более редкие, чем в предыдущие века, пандемии позволили двум из трех родившихся выживать и вырастать. С тех пор регулирование рождаемости стало делом индивидуальным, а не коллективным: каждая пара сама решала, сколько детей иметь. В отсутствие таблеток, спиралей и несмотря на строгость закона от 1920 года, который запрещал не только аборты, но и пропаганду контрацепции, суммарный коэффициент рождаемости в межвоенный период не превышал 2; это подтверждает, что «народная» контрацепция опережала «современные технологии». В 1880-е годы мальтузианство имеет политические цели: «забастовка животов» лишает капиталистов избыточной, а следовательно, дешевой рабочей силы, а буржуазное государство — пушечного мяса. В1896 году Поль Робен основал первую Неомальтузианскую ассоциацию, но женщины ответили слабо: вступивших в ассоциацию было мало. Прерывание акта, а в случае неудачи — аборт остаются обычными методами. I Мировая война и вызванная ею демографическая катастрофа разбивают этот анархо-мальтузианский порыв.
В 1978 году Национальный институт демографических исследований (INED) и Национальный институт статистики и экономических исследований (INSEE) провели опрос среди 3000 женщин, которым на i января 1978 года было от двадцати до сорока четырех лет. Оказалось, что 28% опрошенных принимали противозачаточные таблетки, а 68% применяли другие противозачаточные средства, «старинные» или современные. Из 32% тех, кто не использовал ни того, ни другого, одни сделали добровольную стерилизацию, а многие заявили, что хотят ребенка. В возрасте двадцати — двадцати четырех лет предохранялись 97,8%. Женщины в возрасте двадцати пяти—двадцати девяти лет чаще всего использовали таблетки. Начиная с тридцати пяти лет на смену таблеткам приходит прерванный половой акт, что в качестве противозачаточной меры занимает второе место после таблеток во всех возрастных группах. Опрос, проведенный в 1982 году, говорит о том, что таблетки и спирали используют 38% женщин в возрасте от пятнадцати до сорока девяти лет. С 1978 по 1982 год использование таблеток слегка сокращается, а популярность внутриматочных спиралей возрастает вдвое, что уже наблюдалось в Соединенных Штатах, где начиная с 1974 года таблетки принимают все реже. В старших возрастных группах используются традиционные методы (прерванный половой акт, мужские презервативы, периодическое воздержание). Отдельные социально-экономические выборки дают следующую информацию: в 1982 году 44% женщин в возрасте от двадцати до сорока четырех лет используют таблетки или спирали, 56% из них—после того как получат степень бакалавра или выше; 48% — представители высшего руководства или свободных профессий; 55% живут в Парижском регионе; 52% не религиозны; 64% не замужем. Обращение к методам контрацепции говорит не об отказе иметь детей, а о желании планировать рождение. Бездетных пар становится все меньше.
Контрацепция и
В краткосрочном плане последствия снижения рождаемости благоприятны: сокращается количество отпусков по беременности и родам и расходы на лечение новорожденных;
требуется меньше пособий на третьего ребенка, самых дорогостоящих для государства. В долгосрочном же плане несомненны два следствия. Первое: сокращение численности населения, что не является катастрофой (Франция с 45-миллионным населением не будет более несчастной, чем с 55-миллионным); второе: сокращение доли молодежи и увеличение доли пожилых людей, что влечет за собой следующее: «трудоспособное население должно быть завтра готово к тому, что не будет получать прибыль от роста производительности труда, так как эти деньги пойдут на содержание ставших многочисленными пенсионеров»12. Вчера принималось волевое решение не иметь детей, а сегодня возникает «позитивное желание» иметь их. Снижение рождаемости во Франции (наименьшее, впрочем, по сравнению с другими странами Западной и Восточной Европы) происходит по двум причинам: во-первых, это эффективность противозачаточных средств, что сводит к минимуму возможность появления третьего ребенка в семье. Социолог Альфред Сови говорил о таких детях, что их не желают, но и не отказываются от них; во-вторых, пересмотр семейной стратегии в сторону ограничения количества детей: у пары теперь двое детей, старший сын и младшая дочь (определение пола будущего ребенка—дело завтрашнего дня, оно еще больше сократит количество третьих детей в семьях). Тем не менее демография остается труднопредсказуемой областью—доказательством этому служит бэби-бум, начавшийся в 1943 году и завершившийся в 1965-м. Француженки поздно пришли к контрацепции, но, попробовав, быстро продвинулись по этому пути, выбрав «шведскую модель». Действительно, согласно опросу, проведенному в Швеции в 1960-е годы среди мужчин и женщин в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет, 77% лиц моложе тридцати используют «современные» противозачаточные средства: 57% мужчин и 44% женщин получили первый сексуальный опыт до восемнадцати лет; 98% пар имели сексуальные отношения до брака; 33% женщин в момент вступления в брак были беременны; всего 1% шведов полагает, что внебрачный ребенок не должен иметь те же права, что и законнорожденный.
Поворот к иудео-христианской «эротике»?
Исторически недавнее начало массового использования «современных» контрацептивов — и их легитимизация — произвели переворот в частной жизни, объем этих изменений пока не оценен; это особенно важно, потому что в иудео-христианской цивилизации, в отличие от других культур, «нет никакой эротики» (доктор П. Симон). Теперь же можно не только планировать рождение ребенка: не боясь нежеланной беременности, женщина может отделить свою сексуальность от функции воспроизводства и искать и даже требовать секса исключительно ради удовольствия, не пренебрегая при этом правилами приличия. То, что мужчина (самец) «естественным образом» полигамен, было известно давно, и общество относилось к этому терпимо. Полиандрия, до недавнего времени считавшаяся придуманной мужчинами и ярко проявившаяся в последние десятилетия, ставит под вопрос, причем во всех планах, так называемое превосходство мужчин. Понятно, что право на контрацепцию, то есть обуздание «естественного» механизма медицинскими знаниями, могло быть завоевано только в борьбе с табу и предрассудками, и мы бы хотели кратко остановиться на эпизодах этой борьбы13.
Первоначальная идея Грегори Пинкуса состояла в том, чтобы эндокринологически воспроизвести явления беременности, «наполняя» организм двумя гормонами, прогестероном и эстрогеном, которые ингибируют овуляцию (около 1958 года). В 1953 году в Женеве появилась группа Littre, в которую вошли франкоговорящие медики, в основном акушеры, потрясенные ежедневным зрелищем, которое доктор П. Симон описывает так: «В больницах? Это убийство <...>. В больнице Питье, которая сейчас как никогда заслуживает свое название*, я вспоминаю жуткое зрелище, которое являли порой палаты для пациентов с гнойными ранами. Там иногда производились выскабливания без анестезии. Считалось, что женщин следует наказывать тем путем, которым они грешили». Конечной целью группы Littre было окончательное разрешение абортов, однако, сознавая консервативность общественного мнения, медики видели в контрацепции первый этап этого процесса: это было единственное покушение на закон от 1920 года, которое бы могло быть принято общественным мнением, точнее его выборными представителями. В 1954 году радикально-социалистическая группа, которая в тот момент вовсю набирает обороты, выносит на обсуждение в Национальной ассамблее предложение, требующее отмены закона от 1920 года. В 1956 году по инициативе доктора Лагруа Вейль-Алле было создано движение «Счастливое материнство». Наконец, в 1959 году было создано MFPF, Французское движение за планирование семьи, нашедшее поддержку в университетской среде, в прессе (доктор Эскофье-Ламбьот в газете «Монд»), в протестантских кругах (пастор Андре Дюма, профессор факультета протестантской теологии в Париже) и даже среди некоторых католиков (аббат Марк Оре-зон). В 1961 году в Гренобле открылся первый региональный центр планирования семьи под руководством доктора Анри Фабра, который должен был предстать перед городской Ассоциацией врачей за то, что сделал перевязку труб (стерилизацию) некоей психически больной женщине. В1963 году доктор Пьер Симон представил в Париже внутриматочную спираль, нью-йоркское изобретение. В ходе своей президентской кампании 1965 года кандидат Франсуа Миттеран выступал за контрацепцию. Проект был поддержан голлистами, и в декабре 1967 года состоялось голосование по закону Нойвирта... который будет ждать утверждения пять лет.
* Pitie—(франц.), зд, жалость, презрение.
БЫТЬ РЕБЕНКУ ИЛИ НЕ БЫТЬ? ЛЕГАЛИЗАЦИЯ АБОРТОВ
То, что легализация контрацепции была этапом на пути к легализации абортов, стало ясно 5 апреля 1971 года, когда в газете Le Nouvel Observateur был опубликован «Манифест трехсот сорока трех»; подписавшие его женщины, Сплошь персоны известные, заявили — если не сказать декларировали, — что делали аборты. Аборт выходил из сферы тайного, о нем стало можно говорить. Манифест и тексты, которые за ним последовали, рассматривали проблему абортов с абсолютно новой точки зрения. Произошел этический переворот, и теперь абсолютно аморальным считалось вынашивать нежеланного ребенка. Тело—это не машина, и принудительное материнство является неуважением по отношению к акту рождения новой жизни. Требуется относиться с уважением к матери и к ребенку, который должен родиться. Материнская любовь может проявиться в полной мере только в том случае, если ребенок будет желанным. Вообще, речь шла не о выборе между тем, делать или не делать аборт, а о том, делать его подпольно или в медицинском учреждении. Хотя нам не хватает достоверных статистических данных, тем не менее можно утверждать, что в 1970-е годы делалось по боо ооо подпольных абортов в год: ;оо женщин от этого умирали и около 20 ооо навсегда оставались бесплодными. Гинекологам хорошо известно, что 20% их бесплодных пациенток—это те, кому сделали неудачный аборт. Царит тотальное лицемерие: полиция остерегается преследовать женщин, сделавших аборт, а правосудие—осудить их в соответствии с законом от 1920 года. По мнению историка Теодора Зельдина, в период между 1920 и 1939 годами только 350 дел дошло до суда, и присяжные часто отказывались выносить обвинительные вердикты. Начиная с 1945 года в Париже функционировали «подпольные роддома», в которых проводилось искусственное прерывание беременности. Исследование 1947 года показало, что 73% женщин, делавших аборты, были замужем и действовали с согласия мужей. «Манифест трехсот сорока трех», несмотря на свою провокационность, поднимал вопросы, заботившие правительство. Премьер-министр Жак Шабан-Дельмас намеревался создать «новое общество», и Робер Булей, министр здравоохранения и социальной защиты в его правительстве, создал комиссию, призванную изучить проблему абортов; доктор Пьер Симон возглавил группу своих собратьев с различными политическими взглядами — профессоров Мильеса, Мате, Минковски — и посоветовался с католическими и протестантскими теологами. Казалось, законопроект вот-вот будет представлен, но 5 июля 1972 года Жак Шабан-Дельмас уходит в отставку (правильнее было бы сказать—его увольняют). Проект будет подхвачен правительством Ширака, и министр здравоохранения Симона Вейль доведет его до успешного принятия. Наконец, появляются последние подзаконные акты к закону Нойвирта, и «закон Вейль» успокаивает общественное мнение: опрос, проведенный Французским институтом общественного мнения (IFOP) в мае 1975 года, показывает, что 93% женщин в возрасте от пятнадцати до пятидесяти лет хотят планировать рождение детей; 74% хотели бы, чтобы их дети получали информацию о контрацепции.