История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Арьес Филипп

ЖЕЛАНИЕ ИМЕТЬ РЕБЕНКА И БОРЬБА С БЕСПЛОДИЕМ. НЕПРАВОВАЯ СФЕРА

Как мы уже сказали, в случае бесплодия процесс воспроизводства переходит в сферу медицины, а также юриспруденции. Врач (и речь уже не идет о семейном докторе из прошлого) и юрист становятся действующими лицами чужой частной жизни. Они и раньше ими были, но в меньшей степени. Раньше считалось, что семейное право уходит корнями в природу, что оно таит в себе непреодолимые человеческие обычаи и привычки, что оно выходит за пределы позитивного права. Прогресс в области генетики и биологии достиг сегодня таких высот, что, покоряя природу, он вводит новое право, позитивное и не всегда определенное. Неожиданно возникают требования естественного права, с которыми должно считаться позитивное законодательство.

* Первый ребенок от «полноценного» суррогатного материнства родился в 1986 году, вскоре после подготовки этого тома.—Примеч. рео.

Появились новые биологические данные, а законы отсутствуют; мы попадаем в изменчивую, ненадежную, неправовую сферу. Когда существующий закон противоречит эволюции менталитета, что может сделать судья, кроме как применить или извратить его, пойдя на уловки, подсказываемые ему знанием законов или собственным воображением? Единственный пример: начиная с 1975 года искусственное оплодотворение не только не противоречит закону, но и практикуется в больницах. Муж соглашается, чтобы жена прошла эту процедуру. Некоторое время спустя по причинам, о которых история умалчивает, он отказывается от признания отцовства. Суд высокой инстанции Ниццы 30 июня 1976 года удовлетворяет его требования, ссылаясь на статью 311-9 Гражданского кодекса, гласящую, что «действия,

относящиеся к филиации, не могут быть предметом отказа». В случае с искусственным оплодотворением спермой донора очевидно и доказуемо, что муж не является генетическим отцом. Ребенок, рожденный в таких условиях, должен быть признан законнорожденным, внебрачным или произошедшим от прелюбодеяния? На основании закона от 1972 года внебрачный ребенок имеет тот же статус, что и рожденный в браке, но вопрос о наследстве остается дискуссионным и пока решается в пользу следующего ребенка в семье. В случае, если пара прибегает к услугам «суррогатной матери», следует ли полагать, что суррогатная мать и эта пара связаны контрактом в том смысле, который заложен в статье 1134 Гражданского кодекса («Договор является законом для тех, кто его заключил. Его условия могут быть пересмотрены только по взаимному согласию сторон или по другим законным основаниям. Они должны выполняться по доброй воле»)? В настоящее время ответ отрицательный. Этот договор не был составлен «на законных основаниях» (именно в этих словах заключен смысл), речь не идет ни о контракте, ни об акте дарения, потому что даритель обязан выполнять условия дарственной. Однако суррогатная мать всегда может пересмотреть свое решение, сделать аборт или отказаться отдавать ребенка. В свою очередь будущие родители не обязаны брать ребенка, если он, к несчастью, окажется с отклонениями. Может ли суррогатная мать рассчитывать на вознаграждение? Для этого контракт с парой заявителей в обязательном порядке должен быть заключен при посреднике, которым может быть и печатное издание. Но в этом отношении закон категоричен. По мнению Национального консультативного комитета по этике в вопросах жизни и здравоохранения, высказанному 23 октября 1984 года, посредник несет ответственность по статье 353-1 Уголовного кодекса, наказывающей «всякого, кто из корыстных побуждений будет предпринимать какие-либо действия для усыновления ребенка». Согласно статье 345 того же кодекса, «похищение или укрывательство ребенка, подмена одного ребенка другим или приписывание ребенка женщине, которая не рожала, карается тюремным заключением сроком от пяти до десяти лет». Однако, за исключением некоторых случаев семейной солидарности (такие известны), можно ли найти суррогатную мать, которая согласилась бы выносить чужого ребенка бесплатно? Конечно нет, особенно учитывая вездесущность денег*. 18-19 января 1985 года по инициативе Робера Бадинтера, министра юстиции, Юбера Кюрьена, министра научных исследований и технологий, и Эдмона Эрве, государственного секретаря по вопросам здравоохранения, проводился семинар на тему «Генетика, рождение и право». Присутствовали врачи (профессора Жан Бернар и Жан Доссе), юристы, социологи, психоаналитики (Франсуаза Дольто), философы (Мишель Серр) и журналисты. Профессор Эмиль Паперник-Берльхауэр предложил рассматривать беременность как «работу». Государство платит пособие каждой беременной женщине. Услуга оказывается суррогатной матерью в течение девяти месяцев, за это время ее жизнь значительно меняется:

* В настоящее время бескорыстное суррогатное материнство практикуется; в некоторых странах это единственная легальная форма суррогатного материнства. — Примеч. ред.

она обязана соблюдать определенный режим и подвергается риску (смерть в родах до сих пор случается, хотя и исключительно редко). Национальный комитет по этике постановил п октября 1984 года, что здоровый доброволец, соглашаясь на клиническое исследование, имеет право на денежную компенсацию за причиненные неудобства, но не на вознаграждение. Небольшое различие в терминах позволяет оплатить услуги суррогатной матери, не нарушая закона.

Те примеры, которые мы привели, отнюдь не исчерпывают все разнообразие возникших проблем. Еще в 1979 году доктор Пьер Симон задал ключевой вопрос: «Как быть со вдовами, решившимися на искусственное оплодотворение законсервированной спермой покойных мужей? Сколько возбудят судебных дел по поводу злоупотреблений с наследством, если этот вопрос не будет решен законодательно!» В 1984 году Коринн Парпалекс обратилась в суд города Кретей за разрешением провести искусственное оплодотворение спермой мужа, скончавшегося три года назад от рака яичек (сперма была заморожена в CECOS — Центре по изучению и консервации спермы и яйцеклеток). Статья 315 Гражданского кодекса категорична: «Признание отцовства невозможно ни для ребенка, родившегося более чем через 300 дней после расторжения брака, ни для ребенка, родившегося более чем через 300 дней после исчезновения отца». В отличие от суда Ниццы, вынесшего решение о строгом соблюдении положений статьи 311, суд города Кретей постановил проигнорировать статью 315, потому что по приговору от 1 августа 1984 года он разрешил это искусственное оплодотворение, поскольку «ни условия консервации и хранения спермы покойного супруга, ни оплодотворение его жены не нарушает естественного права, а одной из целей брака является продолжение рода». Таким образом, отцовство было имплицитно признано. Это показывает, в какой мере судья берет на себя функции законодателя и «решает спор», потому что в данном случае его решение с юридической точки зрения может быть оспорено: ребенок не может быть признан законнорожденным, потому что брак, автоматически расторгнутый в связи со смертью одного из супругов, недействителен. Приподнявшись над буквой закона, судьи из Кретея постановили, что покойный мог дать жизнь сироте. В Австралии хранятся замороженные эмбрионы, «родители» которых, очень богатые люди, погибли в авиакатастрофе. Если эти эмбрионы будут пересажены в матку здоровых женщин и «реактивированы», смогут ли они в дальнейшем стать детьми, воспитанными приемными родителями, и в то же время законными наследниками своих покойных биологических родителей?

На открытии ранее упомянутого семинара «Генетика, рождение и право», проводившегося в январе 1985 года, было зачитано послание президента Республики, в котором подчеркивалось отсутствие законодательства в этом вопросе: «На какие принципы можно опереться сегодня, когда границы жизни понимаются шире и встает вопрос прав еще не родившихся людей? <...> Теперь, когда продолжение рода и наследственность находятся под контролем <...>, наступила эпоха, когда человечество может играть по своим правилам». Следует ли принимать законы? Или, как того желает старшина Карбонье, «из двух возможных решений выбирать всегда то, которое требует меньше всего от права и отдает основное на откуп нравам и морали»? Робер Бадинтер, видный юрист, минимизирует юридическую сложность проблемы суррогатных матерей: с его точки зрения, «одалживание» матки есть не что иное, как досрочное усыновление, и интересы ребенка находятся под угрозой не более и не менее, чем в случае усыновления. Министр социальной защиты и национальной солидарности Жоржина Дюфуа более сдержанна. Вот что она заявляет в интервью каналу «Европа-1» 24 апреля 1985 года: «Я не могу позволить открыть прокат маток <...>• Точки зрения подчас разнятся, и даже в правительстве наблюдается раскол <...>. Никто не может сказать, что его решение самое верное, потому что проблема слишком нова». «Парадокс заключается в том, — говорит доктор Кутан, — что в своем непреодолимом желании иметь ребенка бездетные пары ставят под угрозу социальные структуры, к которым они стремились примкнуть». История Коринн Парпалекс наделала много шума (ее иск удовлетворили, но ребенка зачать не удалось). Суррогатные матери, чаще всего американки, дают ийтервью. Бесплодные матери молчат: им хочется сохранить свое бесплодие в тайне.

Сейчас, когда пишутся эти строки (сентябрь 1985 года), правовых вопросов больше, чем ответов. «Право каждого человека на жизнь защищено законом» (статья г Европейской конвенции по правам человека). «Каждый имеет право на жизнь» (статья 252 Конституции ФРГ). Но когда «начинается» человек? Является ли эмбрион человеческим существом, личностью и, следовательно, субъектом права? Если бы ответ был положительным, аборты не практиковались бы. В настоящее время статус яйцеклетки, оплодотворенной или

нет, так же как спермы и крови, не определен. Для одних она становится человеческим существом с момента зачатия; с точки зрения других, надо ждать имплантации оплодотворенной яйцеклетки, то есть пять—семь дней; третьи видят в плоде человеческую личность, когда он уже напоминает человека, то есть на шестой неделе беременности; четвертые — когда плод начинает шевелиться; пятым для признания в плоде человеческой личности надо, чтобы его существование стало заметным, то есть на двадцатой неделе; наконец, кому-то для этого необходимо, чтобы ребенок родился. Если женщина имеет возможность сделать аборт, почему ей отказывают в праве на выбор способа продолжения рода, который подходит именно ей? Если незамужним женщинам разрешено усыновлять детей, почему им нельзя производить потомство по своему выбору? После того как появились новые техники реанимации, способные бороться со смертью, медицина и биология по-новому определяют жизнь: кто ее дает? Как происходит ее зачатие? Кто принимает решение, быть ей или нет? И кто облечен полномочиями, чтобы ответить на эти вопросы?

ЖЕЛАНИЕ ИМЕТЬ РЕБЕНКА И БОРЬБА С БЕСПЛОДИЕМ.

ЭТИЧЕСКИЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ

Этих вопросов так много и они так новы, что можно составить лишь неполный их перечень. Искусственное оплодотворение не требует изощренной техники, но ставит сложные проблемы. Как быть с запретом на инцест? Мы же не можем отбросить вероятность — на самом деле почти фантастическую,—что жена бесплодного мужчины может быть оплодотворена спермой своего отца, деда, брата? Следует ли сохранять анонимность донора? Насколько тщательно собирать о нем информацию — в частности, с целью выявления наследственных заболеваний? Можно ли одновременно требовать, чтобы донор сдавал сперму бесплатно, и в то же время посягать на частную жизнь и его, и его семьи? Должны ли доноры получать деньги? Запасы спермы на исходе, и с учетом количества желающих есть риск появления черного рынка, что нарушит статью 345 Уголовного кодекса и лишит возможности контролировать рынок генетического материала. Следует ли удовлетворять заявки одиноких женщин и лесбийских пар? Если законный отец перестает быть донором спермы, секс больше не связан с деторождением, а деторождение—с отцовством, не угрожает ли все это самому понятию семьи? Каковы критерии очереди на экстракорпоральное оплодотворение? Множество оплодотворенных яйцеклеток хранится в замороженном виде. Если имплантация прошла успешно, что делать с остальными яйцеклетками? Что делать, если оплодотворенная яйцеклетка окажется с хромосомными аномалиями? Как быть, если родители гибнут до реимплантации (вспомним австралийский случай)? А как быть с этими эмбрионами, если пара вдруг передумает иметь детей или разведется? Нужно ли популяризировать и поощрять суррогатное материнство по соображениям повышения рождаемости? Коротко говоря, должны ли эти новые технологии использоваться только для бесплодных пар с терапевтической целью или могут применяться просто по желанию? Национальный комитет по этике склонен выступить за лечебную опцию; Робер Бадинтер и суд Кретея—за применение их по желанию; Элизабет Бадинтер, супруга министра юстиции, автор книги «Больше, чем любовь» (истории материнской любви с XVII века до наших дней), высказывается в пользу «разделенного материнства». Она подчеркивает, что няни, кормилицы, воспитательницы детских садов часто заменяют матерей. Если наука позволяет женщинам иметь лишь желанных детей или не иметь их вообще, «почему же возмущает тот факт, что та же самая наука позволит им иметь ребенка, если они того захотят?» Что касается представителей церкви, они ведут себя очень сдержанно, отрицая право государства принимать законы, регулирующие эту сферу. Не высказываясь открыто, они ассоциируют искусственное оплодотворение с мужской мастурбацией.

Не менее многочисленны и психологические вопросы. Не идет ли вразрез с культурной эволюцией женщин, которым сегодня (в 1985 году) около тридцати лет, «услуга», предоставляемая суррогатной матерью? Начиная с 1960-х анализ феминистского—или просто женского—дискурса показывает, что целью борьбы за контрацепцию, аборты и прочее является сделать женщин хозяйками собственного тела и прекратить «разделять» его на функции: сексуальный «объект», репродуктивный инструмент, социальное существо. Рассматривать матку как часть тела, которую можно сдать напрокат и получить за это вознаграждение,—значит отрицать единство личности и вернуть практику найма кормилиц, только в утрированной форме. Чем можно объяснить молчание, которое хранят желающие воспользоваться услугами суррогатной матери? Стыдом за свое бесплодие? Пара живет в обстановке тотальной зависимости, боясь, что суррогатная мать передумает. Возможно, они презирают эту женщину, которая способна отказаться от своего ребенка (повторим, суррогатная мать передает ребенку свой генетический код) за деньги? А если предположить, что условия контракта будут соблюдены, то не будет ли приемная мать, ставшая законной, жить в постоянном ужасе от существования этой всемогущей биологической матери? Беременность суррогатной матери будет служить подтверждением бесплодия приемной матери и плодовитости ее мужа. Внесет ли ребенок раскол в отношения между супругами? Если в случае усыновления ребенка оба родителя находятся в равном положении по отношению к нему, то в случае помощи суррогатной матери не испытает ли отец, одновременно биологический и законный, чувство превосходства над супругой? Этот риск не умозрителен: известно множество случаев, когда бесплодие мужа или жены побудило супругов отказаться от искусственного оплодотворения и суррогатного материнства и предпочесть усыновление ребенка, чтобы соблюсти «равенство» родителей. Согласно полученным нами сведениям, и американские, и английские, и французские ассоциации (ANIAS, Национальная ассоциация по искусственному оплодотворению, была создана во Франции в 1983 году) зорко следят за суррогатными матерями (проводят психологические и медицинские осмотры) и всего лишь один раз встречаются с будущей приемной матерью. Пока, к 1985 году, в этих трех странах не принято никаких законов по этому поводу, и ассоциации ничего не сообщают о меркантильных интересах (тем не менее известно, что американская ассоциация запрашивает 30 ооо долларов, из которых лишь половина идет суррогатной матери).

Признавая «право на ребенка», не следует забывать о «правах ребенка». Суды и юристы заявляют, что действуют в интересах будущего ребенка, но затрудняются в определении того, в чем они заключаются. Строго говоря, не следует ли запретить иметь детей парам алкоголиков, сифилитиков, шизофреников и т. п.? Такого вмешательства в частную жизнь не допускает ни один закон. На сегодняшний момент ничего не известно об отношениях эмбриона и матери во время беременности, о психологических и физических последствиях разрыва с биологической матерью для дальнейшего развития ребенка, поэтому научное сообщество осторожно обходит проблемы, существующие в действительности или мнимые, связанные с беременностью. Тем не менее есть основания для беспокойства о последствиях грубого разрыва между ребенком и женщиной, которая его выносила. Сейчас принято говорить приемным детям правду об их рождении, и ребенок должен будет смириться с мыслью о том, что биологическая мать родила его лишь ради денег. У кого-то из таких детей будет по два отца (в случае искусственного оплодотворения), у других—по две матери (суррогатная и законная). «Желание иметь ребенка и борьба с бесплодием не могут оправдать применения всех техник оплодотворения, — пишет доктор Кутан. — Право на деторождение, таким образом, не безгранично. Ребенок должен родиться в оптимальных условиях, чтобы влиться в общество». На это морализаторство можно возразить, что множество детей родилось от законных родителей и при этом социализируются с трудом.

ДЕТИ РАСТУТ. ОТНОШЕНИЯ ДЕТЕЙ И РОДИТЕЛЕЙ Семьи и домохозяйства

Мы не будет останавливаться здесь на тезисе, который Антуан Про изложил в четвертом томе «Общей истории образования и воспитания во Франции» и который упомянут в нашей книге, а именно на том, что вследствие социальных и ментальных мутаций, произошедших за последние десятилетия, родителям ценой «уступок», иногда весьма болезненных, удалось наладить контакт с собственными детьми. Чтобы сразу внести ясность, следует напомнить о разнице между «домохозяйством» («группой лиц, разделяющих жилье. Оно может состоять из одного человека») и «семьей», состоящей как минимум из двух человек: супружеской пары с детьми или без; или одного из родителей, чаще всего матери, с одним ребенком или более. В 1982 году во Франции насчитывалось 19 590 ооо домохозяйств и 14120 ооо семей; по сравнению с 1962 годом тех и других стало больше соответственно на 34% и 25%, тогда как население в целом увеличилось лишь на 17%. Все семьи являются домохозяйствами, но не все домохозяйства—семьями.