История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века
Шрифт:
Эвтаназия
Вселенная умирающего привязана к трем мирам: медицинскому, считающемуся компетентным; миру семьи и друзей; наконец, социальному со всеми его требованиями и запретами. Именно здесь возникает проблема эвтаназии и ее тайны. Этимологическая ирония: слово «эвтаназия» происходит от греческого thanatos—смерть, и префикса eu—хорошо. Таким образом, эвтаназия в переводе—«хорошая смерть». Возможна ли она? И кто вправе организовать ее? В1968 году профессор Жан Амбюрже заявляет: «Задача врача заключается не в поддержании жизни любой ценой и не в том, чтобы помешать естественной смерти; она состоит в том, чтобы предупредить и избежать патологической преждевременной смерти». Но кто определяет, что смерть «преждевременная»? В ноябре 1976 года преподобный отец Рике на Страсбургских встречах констатировал: «Необходимо организовать наше общество таким образом, чтобы, с одной стороны, устранить у умирающего желание совершить самоубийство, окружив его лаской, заботой и пониманием и облегчив его страдания, а с другой стороны, прекратить терапевтические фокусы, направленные на продолжение безнадежной и бессмысленной агонии». Но кто знает, где начинаются эти «фокусы»44? В 1967 году Л. Куртнер, адвокат из Чикаго, предлагает составлять «прижизненное завещание», в котором потенциальный больной может потребовать «активной» эвтаназии в случае, если сам он будет не в состоянии выразить свою волю. Член Палаты представителей штата Мичиган Дэвид Холлистер предложил законопроект, по которому больной может предоставить право контроля медицинского ухода «официально назначенному лицу, имеющему все полномочия принимать решение о лечении, если сам больной не в состоянии
Каково же мнение судьи? Закон требует, чтобы он дал следующий ответ: активная эвтаназия—это убийство, которое
подлежит рассмотрению в суде присяжных; пассивная эвтана. зия—это преступление, заключающееся в неоказании помощи человеку, оказавшемуся в опасности. Однако, как мы видели при рассмотрении вопроса о борьбе с бесплодием, судья или присяжные нередко отходят от Уголовного кодекса. Приведем несколько примеров. Мирей Гуро, убившая своего неизлечимо больного сына, была оправдана судом присяжных Шамбери в ноябре 1966 года. В марте 1972 года в Метце был оправдан муж, убивший жену, чтобы положить конец ее страданиям. Фернандо Карильо семь месяцев спустя после смерти отца убивает свою смертельно больную мать; в октябре 1977 года он был оправдан в Экс-ан-Провансе. В мае 1978 года суд присяжных Версаля приговорил к трем годам условно Жиля Мийотта за убийство своей дочери с инвалидностью. Луиджи Файта, убивший смертельно больного брата, оправдан в январе 1982 года судом присяжных в Кольмаре. В Англии Дерек Хамфри, журналист газеты The Sunday Times, убил с ее согласия свою жену, страдавшую от неизлечимого рака, и был оправдан. За последние двадцать пять лет в Великобритании не было вынесено ни одного приговора с реальным сроком заключения по поводу эвтаназии. В Стокгольме, что удивительно, принимая во внимание имеющиеся представления о Швеции, 15 сентября 1978 года доктор Тосс был приговорен к восьми месяцам тюрьмы за убийство пациента, подписавшего в присутствии свидетеля в 1974 году завещание, в котором просил не проводить никаких реанимационных мероприятий в его отношении.
А что же должен делать врач? «Когда речь идет о новорожденных, — пишет доктор Пьер Симон, — вопрос более сложный. Неписаное правило гласит, что если ребенок не начал дышать через пять минут после рождения, следует отказаться от продолжения реанимации. За это время в нервной системе происходят необратимые изменения». Однако тот же автор описывает и исключения: некоторые новорожденные, которые были реанимированы после критических пяти минут, выросли здоровыми людьми. А что отвечать на просьбу матери не спасать ее нездорового ребенка? Весьма вероятно, что пассивная и активная эвтаназия практикуется гораздо чаще, чем принято считать. Эта тема относится к сфере тайны, и тайна эта тем бережнее хранится, что сформулировать ясный ответ на возникающие вопросы практически невозможно. Два случая, имевшие место в реальности, должны вызвать беспЪкойство любителей давать советы. Случай первый. Успешный, динамичный, спортивный бизнесмен болен неизлечимым раком. Под массированным действием кортикоидов у него выпали все волосы, лицо раздулось. Внешность его изменилась до неузнаваемости. До последнего дня к нему ежедневно приходила молодая, красивая жена. Как только она появлялась, лицо обреченного озарялось радостью. Его врач утверждал, что ему хотелось как можно дольше поддерживать жизнь этого человека, потому что, видя его, он испытывал счастье, которое невозможно оценить. Второй случай, бо-летняя женщина с диагнозами «шизофрения» и «вялотекущий рак» сломала шейку бедра. После операции она много дней была в коме. Каждый день младшая сестра приходила к ней. По взгляду можно было понять, что больная узнает сестру, но речи были бессвязными. Кто осмелится возразить на то, что жизнь в этой умирающей теплилась лишь для того, чтобы назавтра она могла увидеть любимое лицо сестры? Пусть же эвтаназия остается в неправовой сфере. Право принимать решение должно оставаться за участниками этой пляски смерти: врачом, больным, родными, друзьями*.
Самоубийство
Самоубийство — крайнее проявление непокорности. Своим отказом продолжать существование, которое он считает не приносящим удовлетворения или невыносимым, самоубийца
* В настоящее время во Франции законна пассивная эвтаназия, дебаты о легализации активной эвтаназии продолжаются.— Примеч. ред.
бросает вызов всем живым. Это вызов и покойным, присоединиться к которым он непонятным образом спешит. Вызов Богу, потому что самоубийца отрицает Божий промысел; вот почему с точки зрения католицизма повешение Иуды Искариота — грех, которому нет прощения. Самоубийство вызывает как презрение («Какая трусость—отказываться от борьбы за жизнь!»), так и восхищение («Какое мужество нужно было для этого поступка!»). Несмотря на провокацию — и даже долю хвастовства, которая в нем содержится, — этот акт остается скрытым завесой тайны. Каким образом страдающий маниакально-депрессивным психозом, опустившийся много лет назад человек, прекративший мыться и обращать хоть какое-то внимание на свой внешний вид, находит в себе силы повеситься в больничном парке или же перешагнуть через перила балкона? Как этот шизофреник, явно «оторвавшийся от реальности», сумел скопить столько пилюль, чтобы совершить то, что называют «удавшимся самоубийством»? Что происходило в голове этого преуспевающего руководителя, когда он в погожий день направил свой автомобиль прямиком в дерево? Тайна, окружающая самоубийство, так глубока, что мы даже не знаем точного количества самоубийств в год. Конечно, какая-то статистика существует, но, регистрируя лишь «удавшиеся» самоубийства, она недооценивает их реальное количество. 12 ооо в 1983 году, около 150 ооо попыток, ю% смертей молодых людей в возрасте от 15 до 24 лет происходят в результате самоубийств. Из специального номера журнала Laennec (апрель 1985 года) узнаем, что самоубийства совершаются в основном по понедельникам, почти никогда —в выходные дни, преимущественно в мае и июне, редко—зимой; горожане сводят счеты с жизнью, как правило, в августе; с сельскими жителями это происходит в два раза чаще, чем с парижанами. В исследовании, опубликованном ассоциацией Phenix, подчеркивается влияние изоляции (одинокий образ жизни, развод, вдовство). Книга Клода Гийона и Ива Ле Боньека «Как совершить самоубийство», опубликованная Аленом Моро, вызывает скандал: один из авторов обвиняется в неоказании помощи человеку в опасности по жалобе семьи одного самоубийцы, который уже совершил множество попыток убить себя. Ответственность всегда ложится на плечи кого-то другого. Самоубийца — это покойник, который приговаривает своих близких К вечному чувству вины.
ЗНАЧЕНИЕ СМЕРТИ.
ЧТО ДЕЛАТЬ С ПОКОЙНЫМ?
От «модификации» к подлинной смерти В античные времена существовал культ предков и Бессмертных. Для людей, живших в эпоху раннего Средневековья, смерть была лишь «модификацией» в ожидании коллективного воскрешения. Начиная с XIII века смерть индивидуализируется,
Для агностика — или скептика, —не верящего ни в Город Праведников, ни в бесклассовое общество, смерть стала настоящей, всеобъемлющей, исчезновением в одном из четырех элементов космоса: земле (погребение), огне (кремация), воде (утопление), воздухе (развеивание). С тех пор как пережитая история стала кумулятивной, с тех пор как развитие науки и техники привело к тому, что человек стал одерживать верх над природой, научился удваивать свое богатство и увеличивать продолжительность жизни, его неспособность отменить смерть выглядит провалом, неудачей его знаний и власти: смерть становится непристойностью. «Смерть драматична вдвойне: она ни к чему не приводит, все лишает смысла, в особенности — понятие „Я“. Ужас от этого осознания представляется специфической особенностью западного мира» (Л. В. Тома).
* Пер. Л. Голлербах.
Что нам делать с нашими покойниками?
Сжигать? Хоронить?
Филипп Арьес обличает как гиперсоциализацию смерти (умирают в больнице в окружении не близких людей, а команды специалистов по «умиранию»), так и десоциализацию траура (похороны проходят «исключительно в узком кругу», а собравшиеся больше не одеваются в черное). Подрастающие дети, которых не пускают к умирающему и которых не берут на похороны, теперь не знают, что такое смерть. Разумеется. Однако вчерашние пышные похороны ничего не говорили о глубине—и подлинности—страданий тех, кто потерял близкого человека. Густая вуаль вдовы—для чего она служит? Чтобы скрыть слезы или же безразличие? Л. В. Тома полагает, что быстрые похороны и подавление траура влекут за собой проблемы со здоровьем. По мнению психоаналитиков, мы больше не знаем, как «убивать наших покойников», и вследствие отсутствия надлежащей церемонии людей, потерявших близкого человека, постоянно преследует чувство вины по отношению к покойному. Все это требует доказательств.
Арьес считает, что британская интеллигенция, авангард «революции смерти», выбрала кремацию, «самое радикальное средство избавления от покойных». Во Франции в 1980-е годы шла «рекламная кампания» кремации, которая служила решению проблемы перегруженных кладбищ. В февральском (1977 года) номере «Официального муниципального бюллетеня» города Таланса (Жиронда) Ф. Канделу, муниципальный советник, занимающийся вопросами кладбищ, писал о преимуществах кремации: невысокая стоимость, уважительное отношение к религиозным чувствам покойного («духовная музыка, если покойный был христианином, классическая—если не являлся таковым»), «чистота, чего нет в случае погребения, со всеми этими грязными склепами, эксгумациями, ужасными изменениями, происходящими с телом: экология от этого выиграла бы». Чиновник предлагал называть колумбарии «садами воспоминаний». Погребение остается наиболее распространенной практикой во Франции. Возможно, по мнению Л. В. Тома, «потому что нет ничего хуже отсутствующего трупа <...>. Что такое труп? Его наличие является доказательством того, что человека больше нет». Аргентинские палачи, возвращавшие родственникам тела «исчезнувших», это знали. Тот же автор напоминает, что «время траура — это время разложения трупа». (Для минерализации захороненного тела требуется год, и именно в течение года полагалось соблюдать траур по покойному.) В нашем христианизированном обществе «склеп стал настоящим семейным домом» (Ф. Арьес). Возвышающийся крест — это символ воскрешения, а могильный камень заменяет покойного. Что находится под этим вечным мрамором, который протирают тряпочкой и украшают цветами? Вот что отвечает Л. В. Тома на этот вопрос: «Там труп, и с ним происходят не слишком приятные метаморфозы, о которых не стоит думать. Произошел, таким образом, метонимический перенос, и содержащее стало играть роль содержимого». Что следует делать, чтобы сохранить память о покойном, который теперь представляет собой лишь минерализующиеся кости? «Смотреть фотографии, фильмы, слушать аудиозапись голоса, — советует Л. В. Тома. — Использовать все современные приемы сохранения информации. Создать мнемотеку по образцу библиотеки, где люди на досуге могли бы обнаруживать следы своих ушедших близких, как это делают, например, мормоны. Таким образом мы сохраним нечто такое, без чего невозможно жить: память и прошлое».
ДЕНЬГИ ПОКОЙНОГО
Испытывая ностальгию по «социализации траура», не следует забывать, что смерть —это и передача наследства. Конечно, все чаще дети входят во владение долей семейного состояния еще при жизни родителей. Одновременное существование трех поколений сегодня представляет собой норму; семья, состоящая из четырех поколений, тоже не является исключительным случаем. Таким образом, в права наследства люди вступают все позже, и увеличивается количество тех, у кого на руках пожилые родители, не говоря уже о тех, кто находится в предпенсионном возрасте. Можно выделить два варианта: бо-летний наследник очень большого состояния, который еще ничего не унаследовал (в случае передачи в дар части наследства), при этом его родители или один из родителей живы и пока не оформили дарственную в его пользу; второй вариант — бо-летний бедный человек, отправленный на пенсию, у которого на попечении одновременно очень пожилые родители и один или несколько детей, еще не нашедшие работу. Мы разделяем мнение Жан-Клода Шамборедона, что «социология смерти, которая не основывается на формах передачи наследства, рискует быть идеалистичной и абстрактной». Сознавая, что дети унаследуют семейные ценности в пенсионном возрасте, многие родители оформляют дарственные: в 1970 году таких было юо ооо, в 1983-м —185 ооо. Одаряемый в среднем на десять лет моложе того, кто вступает в права наследства. Что касается прижизненного дарения наследуемого имущества детям, то количество таких актов возросло с 28 ооо в 1964 году до 54 ооо в 1977-м и продолжает расти, не в последнюю очередь потому, что налог на большие состояния рассчитывается исходя из общей суммы. В прежние времена люди получали наследство, вступая в активную жизнь, сегодня же наследниками становятся в пенсионном возрасте. Прижизненное дарение смягчает эти демографические новации.
Нам кажется неоспоримым, что за вчерашними стонами и плачем по покойному на могиле часто скрывалось жадное ожидание наследства, что исчезновение этого ритуала не меняет смысла смерти — и страха, который она вызывает. Но смерть — это не только что-то «непристойное» и «скандальное», она не сводится и к разделу имущества: через нее выражается дальнейшее существование семьи, ее социальное положение. Видеть в семейном достоянии лишь накопленное имущество означает недооценивать его значение. Можно было бы определить семейное достояние как набор благ, выражающих теплые чувства в семье и ее историю. Отец, который экономит и копит деньги, чтобы оставить детям больше, чем получил от родителей, руководствуется не только жаждой наживы. Деньги становятся инструментом для продолжения рода. Выражение «семейное достояние» (франц. le patrimoine, от лат. pater — отец) вызывает образ родителей. Вот почему законодатели — даже социалисты—всегда ограничивают налог на наследство.