История человечества
Шрифт:
Вечером мы встали на привал в маленькой расщелине на склоне горы. Ярасседлал лошадей, Бредли и Келли развели костер. До темноты оставалось ещеполчаса, разговаривать никому не хотелось, и я решил пройтись по ущелью.Пространство между известковыми стенами было таким узким, что я мог быупереться руками сразу в обе стены, высота ущелья составляла тридцать —сорок футов. Здесь рос колючий кустарник, под ногами шуршал толстый слойкамешков, как будто они осыпались от подземного толчка. Местами известняккак бы пузырился и приобретал темную окраску — такой породы мне еще недоводилось видеть. Разрыв камни, я выудил пару пауков и веточек, а потом,когда уже собирался поворачивать обратно, увидел полузасыпанный предмет,привлекший мое внимание своей гладкостью. Я расшвырял камни и поднялпредмет. Это был прямоугольник три дюйма длиной и два шириной, весом всегопару унций; пыльный верх предмета был темным и выпуклым. Я смахнул пыль ипонял, что моя находка имеет золотистую окраску. Я перевернул предмет.Внутренняя поверхность была обита тканью.
Спустя минуту-другую, роясь в камнях в поисках чего-нибудь еще, я мысленноперекинул мостик от своей находки к золотистому шлему на голове у водителямашины-пузыря. Сначала я упрекнул себя за поспешные выводы, но вскоре нашелнечто, подкрепившее мою догадку. Сначала я принял это за корень с пятьюветхими, скрюченными отростками, но потом разобрался, что передо мнойвысохшая человеческая рука. Я резко выпрямился, опасаясь каждого дуновенияветра и борясь с тошнотой, но потом, поборов себя, продолжил раскопки.Постепенно моему взору предстало почти все тело, вернее, истлевшая плотьсреди вылинявшего оранжевого тряпья и осколки шлема. В затылке трупакрасовалась дыра размером в мой кулак, по краям которой тянулась цыпочкапузырьков. Я перевернул тело. Шейные позвонки рассыпались, голова откатиласьв сторону. Несмотря на подступившую тошноту, я перевернул голову и увиделщелочки глаз под бровями. На меня смотрело лицо человека тысячелетнеговозраста. На лбу черепа не оказалось выходного отверстия, из чего следовало,что дыра в затылке не могла быть проделана пулей или любым другим известныммне оружием.
Меня охватило странное чувство: то был не страх, а злость. Отчасти я злился,вспоминая смешного человечка в красном комбинезоне, дразнившего обезьян, ноне только поэтому: меня раздосадовала какая-то совершенная против менянесправедливость, которую я не мог точно определить. Собственная злостьприободрила: это было первое настоящее чувство, которое я испытал за целыйдень. Теперь я понимал, почему пляшут обезьяны и воют тигры. Мне самомузахотелось пуститься в пляс и завыть, запустить в небо камнем, убитьневедомого врага.
Наверное, я на некоторое время лишился рассудка; далеко не сразу я поймалсебя на первой связной мысли, которая гласила: понятия не имею, что теперьделать. Инстинкт подсказывал, что пора возвращаться в Эджвилл, но в душувдруг закралось подозрение, что в Эджвилле еще опаснее, чем на равнине, чтовне города мне как-то спокойнее. Я знал: необходимо поставить в известностьБреда и Келли. Скрывать от них правду было бы бессмысленно. Просто я еще не понялтолком, что все это значит. Все, прежде казавшееся осмысленным, теперьвыглядело жалкой чепухой. Последний день в седле и найденные останкиперевернули мир. Прошлое казалось теперь ворохом бессмысленных поступков. Водном я был твердо уверен, и, хотя радоваться здесь было нечему, это даваломне хоть какую-то точку опоры: равнина — не пустота. Здесь есть жизнь, и этоне только Плохие Люди, а кое-что похуже. Еще я знал, что опасность таитсясовсем близко. Нам грозила смерть, и вовсе не от голода.
Повторяю, я намеревался рассказать о мертвеце Бреду и Келли, но не спешил сэтим. Увидев более-менее пологий склон, я стал подниматься и достиг по краюущелья места, откуда был виден свет нашего костра. Тогда я сел, свесив ноги,и предался размышлениям, по большей части невеселым. Я по-прежнему не знал,как поступить, но мной все больше овладевало желание разобраться в причинесмерти бедняги из машины-пузыря. Дело было безнадежное, однако я не моготделаться от этого желания; в его неистовости было что-топротивоестественное, словно я всю жизнь только этого и ждал. В конце концовя устал от мыслей и стал бездумно таращиться на дымок костра.
Не знаю, когда мое внимание привлекло движение звезд; наверное, сначала ятупо наблюдал за ними, а всполошился гораздо позже. В движение пришли сразутри звезды, причем вместо того чтобы просто прочертить по небу дугу иисчезнуть, как бывает с метеоритами, они перемещались по прямой, застывали,потом снова срывались с места. Обеспокоило меня, видимо, их приближение:звезды явно очерчивали ту же траекторию, что и горы на фоне неба.Окончательно перепугала меня одна звездочка: она загорелась бледно-желтымсветом и испустила яркий изумрудный луч; когда луч скользнул по склону,раздался приглушенный рокот. Дальше я сидеть не мог: вскочив, я помчался,как ужаленный, не помня себя от страха. Увидев Бреда и Келли, я завопил:
— Ведите лошадей! Сюда, наверх!
Они озадаченно переглянулись.
— Что случилось? — крикнул Бред.
Я видел, что три звезды неумолимо приближаются.
— Быстрее! Поторапливайтесь, черт возьми! Беда!
Это привело их в чувство.
Когда они поднялись ко мне с лошадьми, звезды перестали бытьзвездами: теперь они напоминали метательные снаряды обезьян: заостренныецилиндры в тридцать — сорок футов длиной, с выпуклым днищем. Подробнееразглядывать их мне было некогда. Я прыгнул на коня, натянул поводья икрикнул Бреду и Келли:
— Помните пещеру наверху?
— Что это такое? — испуганно спросила Келли, не спуская глаз с цилиндров.
— Позже разберемся, — ответил я. — А сейчас — вперед, к пещере!
Мы стали отчаянно штурмовать склон; лошади скользили наосыпающейся гальке и едва не падали, однако в конце концов достигли цели.Вход оказался таким узким, что лошади едва протиснулись внутрь, зато дальшепещера расширялась, и ей не было видно конца. Мы оставили лошадей иподползли к отверстию. В двух сотнях футов под собой мы увидели все трицилиндра: они висели над ущельем, откуда мы только что сбежали. Это былоневероятное зрелище: цилиндры рывками сновали туда-сюда, словно были легчевоздуха и реагировали на каждый порыв ночного ветерка. Они оказались раза вдва больше, чем я думал сначала, и через их обшивку просачивалось белоесвечение, настолько интенсивное, что смотреть на них больше секунды былоневозможно. Цилиндры издавали высокий дрожащий звук, похожий на пениефлейты, только куда пронзительнее. От этого звука у меня побежали по всемутелу мурашки.
Никогда в жизни я еще не испытывал такого страха. Я дрожал, как конь,шарахнувшийся от огня, но все равно до боли таращил глаза, пока от этогонеземного света у меня не помутилось в голове. Я поманил Бреда и Келли иотполз вместе с ними в глубину пещеры. Там мы уселись. Лошади испуганнохрапели, но эти звуки меня, наоборот, успокоили. Бред задал вопрос, что женам теперь делать, а я спросил в ответ, что он предлагает. Швыряться в этиштуковины камнями? Лучше сидеть смирно, пока они не уберутся. Я едваразличал сына, сидевшего в какой-то паре футов от меня, и мысленно умолялчертовы цилиндры убраться подобру-поздорову и оставить нас в покое. До моегослуха по-прежнему долетал издаваемый ими невозможный звук, в пещерупроникало белое свечение.
Келли снова спросила, что это такое. Я ответил: наверное, какие-то аппараты.
— Я и сама вижу, — нетерпеливо ответила она. — Кто, по-твоему, ими управляет?
Над этим я еще не успел поразмыслить, но почему-то обозвал себя глупцом зато, что не подготовил ответа на столь естественный вопрос.
— Капитаны, кто же еще! Больше некому.
— Зачем им нас преследовать? — спросил Бред.
— Может быть, им нет до нас никакого дела. Мало ли, какие у них занятия.
— Тогда зачем нам было убегать?