История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
Некоторых удивляет то, что угри каждый год приплывают в Саргассово море, чтобы сыграть там свисток-в-свисток. Их поражает то, что каждый год угри резвятся в Пон д'Эне или в Верней-сюр-Авре, а потом они держат путь в морскую впадину.
Таким людям я бы ответил, что мне известно кое-что ещё удивительнее: как моему Берю удается сразу отыскать буфет, где бы он ни появился. Надо обладать каким-то особым радаром!
Я нахожу его за роскошным столом в соседнем салоне. Вместе со слонихой они очищают поднос, полный тостов с иранской икрой. Мона Лиза и Коннетабль Дюгеклен собрали целую толпу зрителей. Их подбадривают. Надо видеть,
Гости скандируют, чтобы поддержать его, но он не нуждается в болельщиках. Он не знает поражений! Его рывок — это событие в человеческой истории. Да, он багровый, допустим, но он великолепен! Какая техника! Просто неподражаемо! Он хватает тост всей пятерней, для надёжности. Широко разевает хлебальник. И размашистым движением сеятеля отправляет его в пасть. Его секрет — это вдох, который он делает в нужный момент. Он знает возможности своей грудной полости. На одном дыхании и с удивительной синхронностью он запасается достаточным количеством воздуха для одного тоста и разделывается с ним в два счёта. Клац, клац! Готово. В своей прошлой жизни Берю, наверное, был землесосным снарядом, не иначе. Его глотка демонстрирует подлинное искусство, что-то вроде «Звёздной ночи» Ван Гога или «Пятой симфонии» Бетховена. Если бы страус увидел, как он заглатывает, у него произошло бы душевное расстройство.
А сейчас двое толстобрюхих идут уже вровень. У Берты появилось второе дыхание. Отважная женщина. Жанна д'Арк шамовки! Она обнаруживает в себе скрытые ресурсы и продолжает борьбу. Она не желает быть побеждённой. От неё зависит равенство французской женщины, может быть, даже её избирательное право! Она это чувствует! На неё это действует как допинг! Нация, в которой женщина подчиняется мужчине, — вырождающаяся нация. Она не имеет права уступить. Она дойдёт до конца без соли Эно, без таблеток «алка-зельтцер» и даже без чайной ложечки бикарбоната. Честный поединок, одним словом! Она не хочет быть обязанной допингу. Если она победит, то без хитростей, а если проиграет, то гордо подняв голову со шлемом!
Берю делает знак, чтобы ему дали выпивки. Верные слуги наливают стакан водки. В промежутке между двумя тостами он опорожняет его. На какое-то мгновение Берта подумала, что он сдал, что он сложил с себя сан, что водка — это признак слабости, но она не знает, что такое «Смирнофф».
В одно мгновение наш друг стал как огурчик. На этот раз он делает отчаянный рывок. Тосты исчезают как плоские устрицы. Берта даёт себя обойти. Она трескает всё медленнее и медленнее. В её земснаряде что-то заедает. Шестерни не прокручиваются. Дело не в смазке, о нет, жира ей не занимать. Весь ужас в том, что ей не хватает воздуха. Да и настроение уже не то. Когда падает дух, вся жизненная система оказывается под угрозой, сынки мои! Отключается энергия. Плоть трепещет и ослабевает. Как следствие, у вас кровоизлияние.
Толстяк же, наоборот, завидев первые золотые лучи Победы, включает форсаж и отрывается от земли. Берта отправляет в рот последний тост, но уже без охоты. Её хищные зубы вдруг оробели. Выводок осетров, намазанный на пеклеванный хлеб, вызывает в ней вялость. Она грызёт кусочек
Присутствующих охватывает дрожь. Некоторые поражения благородны, и поражение Берты как раз из таких.
На её глазах появляются слезы. Её утешает разволновавшийся Генрих Четвёртый. Шарлотта Кордэй наливает ей немного виски. Император Цезарь выражает ей всеобщее восхищение. Бланка Кастильская трёт ей виски. Она пользуется признанием. Мои Берю заслужили полное уважение.
Александр-Бенуа, благородный герой этой жестокой, чёрной битвы (чёрной от икры) медленно обмахивается. Он сдерживает урчания в животе, выпускает несколько самых шумных и говорит со скромной улыбкой победителя, что всё это ерунда и в следующий раз он покажет, на что он способен. Несмотря на такое заявление, мы всё же видим, что он слегка перебрал. Как только внимание, которое он вызвал, рассеивается, он падает на канапе, как обессилевший альбатрос на риф.
Я подхожу к нему.
— Ну как? — волнуется он.
Я кладу руку на его плечо.
— Солдат, — говорю я, — я вами доволен!
Он вздыхает, затем его прекрасное гордое лицо расцветает, словно садовый вьюнок на заре.
— Слушай, — говорит Толстяк, — пока я отдышусь, расскажи ещё немного Истории.
Опережая протест с моей стороны, он спешит добавить:
— Да и место подходящее! Всё равно что в Музее Гревена. Объясни мне, кто в кого одет… Ты говорил про Людовика Одиннадцатого. Ты его здесь видишь?
Я озираюсь по сторонам и наконец вижу одного невзрачного типа, который своей одеждой и телосложением явно напоминает Карла Восьмого.
— Вон там, рядом с окном, — показываю я Берю.
— Заморыш, который кадрит эту старуху?
— Он самый! Видишь, в зеленоватой шляпе с медалями? В плаще из серого сукна, в блеклых штанах и с жёсткими волосами.
Берюрье Благодушный делает гримасу.
— Он какой-то неказистый, твой король Франции! Не хочу обижать монархию, но он больше смахивает на бомжа. Когда он принимал иностранных кингов и они зажигали огонь под Триумфальной аркой, он, наверное, выглядел жалким на Елисейских Полях. Тем более что короли, когда они приезжали с визитом в Париж, надевали свою праздничную корону!
И он качает головой с неодобрением.
— А после этой макаки, Сан-А, кто был следующий?
— Карл Восьмой.
— Чёрт, снова Шарло, у них что, была мания? Скажи лучше, сколько их было всего?
— Одиннадцать, — отвечаю я.
Берти пришла в себя после недомогания и присоединяется к нам.
— Об чём разговариваете? — спрашивает нежная маргаритка.
— А ты не догадываешься? — отвечает победитель.
— Об Истории?
— Лично, — уверяет Толстяк. — Сан-А собирался рассказать про Карла Восьмого. Давай, Сан-А!
— Ему было всего тринадцать лет, когда умер папа Людовик Одиннадцатый. Его сестра, Анна де Боже, временно исполняла его обязанности. У этой девочки кое-что было в голове! Она задумала объединить Бретань с королевством.
— Зачем? — перебивает Б.Б. — Бретань разве не была французской?
— Нет, она была бретонской.
Берюрье качает головой.
— А ведь во мне есть и бретонская кровь через дружка моей матери! В общем, все французы — иностранцы. Откуда бы ты ни был родом, ты узнаёшь, что раньше ты был не французом. А в других странах такая же ерунда?