История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
— Франциск Первый пас собственных овечек, понимаешь? Привычка — вторая натура. Если ты накрываешь прибор десять раз подряд с одной и той же, значит, у неё что-то есть для вдохновения, не так ли?
— А Арлекин знал, что его шурин не щекотал подвязки его сестрёнки?
— Все всё знали.
— Понятно. «Минута» и «Канар аншене» [110] , наверное, в открытую смеялись над ними? Не говоря о сплетнях в «Коммер», которую вообще читают только между строк. Если Арлекин знал об этом, он, наверное, не находил себе места?
110
«Канар
Берю не может понять, почему мы улыбаемся, и смотрит на нас с удивлением. Его Дульцинея продолжает исторический допрос. Она хочет знать, какие важные дела ещё сделал Франциск Первый.
— Он сделал кое-что такое, что могло сначала показаться незначительным, но потом имело тяжёлые последствия.
— И что же? — спрашивают меня наперебой.
Прыщавый молодой человек открывает рот, но я опережаю его, ибо я не люблю, когда мне портят эффект.
— Он женил своего сына, будущего Генриха Второго на родственнице Папы… И знаете, как звали это юное создание?
Очкарик снова открывает рот. Я быстро засовываю ему туда сардельку, с шутливым видом.
— Её звали Катрин де Медичи!
Всеобщее возмущение подтверждает мне, что одиозные личности пользуются большей популярностью, чем положительные.
Как обычно, Толстяк лучше всех выражает общее настроение:
— Засада!
Тишина.
Кровожадная Берта спрашивает:
— Он умер молодым или старым?
— В пятьдесят два года!
— На руках у своей супруги, естественно, — говорит она с сарказмом. — Все мужчины, которые «любили жизнь», умирают на руках у своей супруги.
— Только не этот. Он слишком любил своих любовниц.
— У этой Элеоноры, — признаёт Его Величество, — был золотой характер… Отчего же он загнулся?
— Знать бы, отчего умирают короли… Его жизнь была как горящая сигара, вот он и состарился раньше времени. Правда, перед тем, как скончаться он всё же испытал большую радость: он узнал о смерти своего друга Генриха Восьмого.
— Забавно, что эти шалопаи умерли в один год, — говорит Берю. — А что было с третьим?
— Карлом Пятым? Что ж, после смерти своих великих соперников он, естественно, заскучал. Когда ты в делах или в контрах с Генрихом Восьмым и Франциском Первым, и эти два молодца испускают дух, ты быстро впадаешь в тоску. В общем, он предавался грусти ещё с десяток лет, а потом отрёкся от престола и удалился в монастырь.
— Он правильно сделал, — утверждает Берюрье после некоторого раздумья. — Одним словом, когда у тебя не остаётся ни друзей, ни стоящих врагов, а печень разваливается, Пополь не отвечает на сигнал атаки, тебе остаётся только сложить руки. Оставаться императором, когда душа уже не лежит, это не кайф.
Монсеньор Берюрон был ювелиром в добром городе Париже в двух шагах от Лувра и имел всё, от чего можно считать себя счастливым. И он знал об этом, что было основанием для ещё большего счастья.
Это был добропорядочный человек, лавочник, но почти честный, что в плане морального комфорта достойно восхищения.
Внешне он ничем не отличался от других, что было ещё одним ценным качеством, чтобы наслаждаться жизнью, которую тебе дал Господь. Здоровье у него было отменное. Он мог, не рискуя узреть содержимое своего желудка или почувствовать, где у него
Многие сеньоры приходили к ним купить цацки для своих фавориток только ради того, чтобы полюбоваться этой милой лавочницей, которая, по утверждению её мужа, а он это знал как никто другой, была самым лучшим украшением в его магазине.
Когда друзья Берюрона говорили ему о его хорошей жизни, при этом в их голосе сквозила зависть, они напоследок спрашивали его об одном и том же: «Если бы фея Маржолен вошла в твою лавочку и спросила тебя о твоём желании, о чём бы ты попросил, ведь у тебя есть всё, что только можно захотеть?» И тогда лицо Берюрона наполнялось важностью, и он отвечал каждый раз, даже не задумываясь, как человек, который знает себе цену:
— Я бы хотел стать поставщиком нашего сира, доброго короля Франциска, первого по имени!
Это желание исходило не от жадности, а от тщеславия. И вот настал день, когда один из сеньоров, который был клиентом Берюрона, услышал это желание и рассказал о нём королю. Он намекнул монарху, что жена ювелира была одной из самых красивых женщин в королевстве, и этой детали оказалась достаточно, чтобы Франциск Первый тут же захотел проверить, так ли оно было на самом деле.
— Пусть скажут этой даме, чтобы она показала мне лучшие образцы её товара! — приказал он.
Когда Берюрон узнал о том, что король хочет посмотреть на его коллекцию, он надел свои самые лучшие одежды, собрал всё самое лучшее из браслетов, колье и перстней, положил драгоценные камни в футляр, обтянутый шёлком, и побежал в Лувр.
Видя, как в его малый актовый зал входит этот красномордый здоровяк, Франциск Первый нахмурил брови и насупился.
Он нехотя поприветствовал раболепствующего гостя, который, склонившись, стал показывать тысячу сверкающих диковинок. Франциск Первый поворошил кучку своими холёными пальцами — вроде портнихи, которая что-то ищет в своей коробочке с пуговицами.
— Это всё? — спросил он сухо.
Сердце Берюрона превратилось в булыжник, и у него перехватило дыхание.
— Сир, — пробормотал несчастный, — эти украшения — самые красивые из всех, что только бывают у ювелиров.
— Если это так, — отрезал король, — придётся заказать у венецианцев или флорентийцев, как обычно.
Берюрон чуть было не потерял сознание.
— Ты можешь мне показать ещё что-нибудь? — гнул своё король.
— Ничто другое не может сравниться с этим.
— И всё же я хочу взглянуть, — отрезал Франциск. — Только пусть их принесёт твоя жена. Красивые руки — это лучшая витрина для короля!