История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
Печаль Генриха Четвёртого трудно передать словами. Она длилась целых два дня! После чего беарнец утешился с другой мышкой, которую звали Генриеттой д'Антраг. Генрих и Генриетта! Просто название для романа! Сюлли быстро понял, что Франция ничего не выиграла на курсе валюты и что та же проблема могла возникнуть снова. Решить её таким же способом было невозможно, потому что новая не ела лимонов! И тогда он женил своего короля в принудительном порядке на Марии де Медичи для того, чтобы, как он говорил, пополнить казну, ибо в то время никто не был так богат, как флорентийцы.
Государственные
Как и ожидалось, Папа с удовольствием расторг брак с Маргаритой. Мария стала королевой Франции! Те же инициалы! Даже не понадобилось менять вышивку на простынях! Единственная, кто сильно возбухала, это Генриетта д'Антраг. Атмосфера в Лувре накалилась. И тогда, чтобы успокоить обеих дам, Рири сделал им по ребёнку одновременно. Бутилировано в Замке! Когда они бранились слишком сильно, он находил успокоение для своих евстахиевых труб с третьей бабой. Он был очень уравновешенным человеком.
Так могло продолжаться долго, к удовольствию девушек и французского народа. Но однажды, в то время как король проезжал в карете по улице Ферронри, некто по имени Равайяк бросился на него и сыграл ему «Ласточку из предместья»: три удара ножом в область сердца, и вся кровь вытекла!
— И он что-то сказал после того, как ему продырявили фанеру? — веселится Берюрье. — Он, наверное, пустил пар для истории? Вроде: «Я двигаю кони во имя Франции»?
— Он кое-что сказал, — говорю я, — и то, что он сказал, было в его духе. Он не стал орать «Я умер», как Генрих Второй, или «Противный монах убил меня, убейте же и его!», как Генрих Третий, нет, он просто тихо сказал: «Ничего страшного». И умер. Его последние слова были, в общем-то, как вся его жизнь. Успокоительными, оптимистическими. Если бы он выжил после этих ран, он бы, наверное, простил своего обидчика.
Берю качает головой:
— Почему Равайяк это сделал?
— Этого так никто и не узнал, Толстяк. Его подвергли пыткам, но он ничего не сказал. Некоторые считают, что убийцу подослала одна из мышек короля, возможно даже его жена; другие увидели связь с религиозными войнами… Но всё так и осталось тайной.
Как обычно, Берю подводит итог этому уроку. Он это делает сонным голосом, растягивая слова:
— Что ж, приятель, этим Генрихам не везло. Генрих Второй схлопотал железо в жбан. Генрих Третий получил в элеватор, а Генрих Четвёртый в грудянку, не говоря о Генрихе де Гизе, который тоже принял свой отварчик из закалённой стали! Не стоило им носить это имя.
— Совершенно точно, моя тыквочка. Генрих Четвёртый был последним из королей Франции, которого звали Генрихом.
— Что не помешало монархии развалиться, Сан-А. Я так думаю.
Вот уже некоторое время собутыльник смотрел на своего соседа по столу с повышенным вниманием.
— Ты не здешний? — спросил он наконец, после того как опорожнил стакан, и сделал знак трактирщику принести ещё один кувшинчик.
— Нет, — ответил Берюрьяк, — я не здешний.
У него был тёплый цвет лица, рыжеватая бородка и
— Откуда ты? — спросил первый из пьющих.
— Из Ангулема, — ответил Берюрьяк не очень приветливо.
Сосед встрепенулся.
— Как и я, почти! — обрадовался он. — Я из Тувра, ты знаешь.
— Да, конечно, это недалеко от Ангулема!
— Понимаешь, если смотреть отсюда, получается совсем рядом! Давай выпьем, земляк, давай выпьем!
И, не раздумывая, наполнил стакан собутыльника. Но его общительность всё же не расправила морщин Берюрьяка.
— Я сразу понял, что ты из наших мест, — сказал любезный завсегдатай таверны. — Лицо, глаза, не знаю что, но есть что-то родственное.
— Возможно, — тяжело вздохнул Берюрьяк.
— Как твоё имя, дружище?
— Селестен. Селестен Берюрьяк.
— А я Франсуа. Слышь, давай врежем ещё за здоровье короля Франции и Наварры!
Мясистый кулак Берюрьяка ударил по столу, опрокинув оловянные стаканчики, которые там стояли.
— Уж лучше я выпью за здоровье всех парижских потаскух, всех воров-карманников, всех ростовщиков, уж лучше я выпью за здоровье испанцев и даже англичан!
Он умолк, переводя дыхание. Франсуа покачал головой, и кожа на лбу собралась в две морщины.
— Что ж, земляк, самое малое, что можно сказать, это то, что ты не носишь нашего Генриха в своём сердце!
— Как я могу носить его в своём сердце, если моя бедная дочь уже носит его в своей утробе! — вскричал Берюрьяк.
Другой задумался. Наконец он понял и пробормотал с жалостью в голосе:
— Хочешь сказать, что наш сир Генрих оказал честь твоей дочери?
— Хороша честь! — посетовал Берюрьяк. — Мы бы как-нибудь обошлись без неё.
И он рассказал свою историю отрывистыми фразами:
— Я сокольничий. У меня одна-единственная дочь, которую мне оставила моя бедная жена, умершая при родах. Эта малышка для меня вся моя жизнь! Пятнадцать лет! Краше солнца, и даже светлее. Самая нежная, самая послушная из всех детей… Шесть месяцев назад этот подлый беарнец охотился неподалёку от Понтуаза, где я держу свой птичник. Его вёл сам сатана, ибо ему захотелось пить, и, увидев наш дом в лесу, он послал за кувшинчиком вина. Чёрт бы меня побрал, этот кувшинчик ему поднесла моя Изабель. Когда представляется случай увидеть короля Франции, от него не отказываются. И вот этот негодяй воспылал желанием к моей малышке! Охота ему разгорячила кровь, и у этого борова появилось игривое настроение.
— Ах, вот как, — усмехнулся Франсуа. — Что поделаешь, друг мой, у нас сейчас самый шкодливый из королей. И он её заломал?
— Да, — сокрушённо ответил Берюрьяк, закрывая лицо. — И она от него забеременела! Я пытался получить аудиенцию у этого мерзавца Генриха Четвёртого, чтобы попросить возмещения, но он даже не захотел меня принять, и его охрана выставила меня на улицу. И они мне сказали, что, если я появлюсь ещё, они меня выбросят в окно, да к тому же закрытое!
Берюрьяка сотрясали рыдания. В его мощной груди слышались раскаты грома. Он завывал, словно ветер в гроте. Приятель Франсуа был под впечатлением.