История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
— И к тому же, — замечает Берю, — в те времена телик был не у всех, насколько мне известно. Для того чтобы поднять свой рейтинг, он не мог толкнуть базар в конце года или сделать обращение к народу под звуки «Марсельезы». Ему приходилось всё делать самому. Прямиком с завода к потребителю. Дольку чеснока вместо микрофона, и гоп, нате вам! Работай, Рири!
Мы смеёмся.
Мы перестаём смеяться.
Я продолжаю:
— Он объявляет своим друзьям гугенотам, которые слегка оторопели от его решения, что «Париж стоит мессы», и получает крещение в Сен-Дени от епископа де Бурж. Вот это была фиеста конца века! Профессиональные историки говорят, что всё напоминало свадьбу: король Генрих женился на Франции!
Берю рыдает. Переживание в четыре часа утра сдержать невозможно! И потом, надо признать, что картина улётная, и она вам ударяет в голову. Незабываемо это аллегорическое полотно с беарнцем, который женится на Марианне. Цветы и корона! И драгоценности рекой: что ни наденешь — не хочется снимать! И перед глазами
Как только он был коронован (на этот раз не в Реймсе, а в Шартре), Генрих Четвёртый взялся за работу. Ему уже было за сорок, и он был солидный дядя. Он засучил рукава и начал убирать поле боя, как подметают серпантин и пробки от шампанского после бала.
Довольно спорить о том свете. Католик ты или протестант, Господь, в конце концов, сам разберётся. Он сам решит, где праведники, а где отстой, где искренние, а где Тартюфы, где добрые, а где злые. Под какой бы этикеткой ты ни врезал дубаря, он сам выберет, кого посадить по правую руку! Это он рассаживает за столом там, наверху. Он не любит, чтобы его людишки убивали друг друга от его Имени. Боевые хоругви, кропила в виде дубинки, винные воронки для отпевания, мышьяковистая облатка — Иисус никогда об этом не говорил. Он никогда не позволял носить себя в паланкине, или окуривать ладаном, или надевать себе на голову фигурный торт с украшением от Картье! Он никогда не собирал пожертвований! Он никогда никому не давал леща, этот сынок Верховного Бородача. Он был просто человеком, этот боженька. Может быть, ему удавалось ходить по воде, потому что в Красном море полно коралловых рифов. Если он и воскресил Лазаря, то, может быть, потому, что у того был лёгкий сон; и я думаю, что он смог накормить весь народ хлебами, потому что за ним ехал интендантский обоз, вас не устроит такое? Вы и вправду не можете обойтись без этой ханжеской магии? Вам необходимо какое-то дежурное чудо? Олимпия или лондонский Палладиум — в том, что касается трюков, вам этого мало? Вы не можете принять эту поразительную мысль о том, что на нашем декаденствующем шарике, полном мерзавцев и дерьма, однажды появился просто хороший человек? У него над головой был неоновый ореол, но он есть в каждом магазине. Он торговал любовью, надеждой, прощением, терпимостью. Он много не просил за свой качественный товар: улыбку, обещание. И прощал всех, кто кричал ему: «Мать твою!», когда он давал им пищу!
Но я увлёкся. Мы говорим о Генрихе Четвёртом. Или, точнее, об этом самом Генрихе Четвёртом, которого помазали втихаря и который приступил к исполнению своей королевской работы. Наконец-то мы получили кого-то нормального. Чистого. Того, кто не пользовался удобным случаем, чтобы купить себе Джоконду или свести личные счёты. Король, который не считал, что он вылез из задницы Юпитера, и который полагал, что ему дана власть, чтобы делать своему народу добро. Он хотел, чтобы французы жили без войны; чтобы у них была жратва и спокойная жизнь. Его министры, не считая Сюлли´, были не монсеньоры де Монжо, а чуваки из несортированного материала, которых звали Белльевр, Сийри´, Виллеруа´ или Жанен, как ваши кореша по работе или как тот месье, который каждое утро пробивает дырку в вашем билетике метро. С ними он оживляет промышленность, оздоровляет финансы, организует торговлю. Этот новый Генрих не играет в бильбоке, он выращивает шелковичного червя. Он кладёт конец религиозным страстям, выпустив в свет Нантский эдикт.
— Который ещё называют эдиктом Дырдюжо, не так ли? — перебивает Ужасный.
Я пригвождаю его долгим, уничтожающим взглядом.
— Спи спокойно, Пузырь, время для твоих глупостей закончилось.
И снова принимаюсь петь панегирик своему приятелю Генриху.
— Он строит! Он организует! Благодаря ему появляется самая большая площадь в мире, площадь Вогез. Он хочет, чтобы все были сыты. Он провозглашает курицу в кастрюле.
— Это его надо было назвать Годфруа де Бульон [135] , — иронизирует Остроумный.
135
Годфруа
Но Сан-Антонио продолжает в самом благородном из упоений:
— Он хотел быть отцом народа, и он им стал. Не как полковник, отец своего полка, а как настоящий глава семьи, который печётся о благосостоянии своих чад.
Я опорожняю бокал, поднесённый чьей-то заботливой рукой.
— А теперь, друзья мои, я отвечу на вопрос, который мне задаст либо наш дежурный Берюрье, либо кто-то из вас: «А как было с личной жизнью короля Генриха?» — спросят меня.
— Именно так, Жак, — метко отвечает Берю.
— Что ж, поговорим и об этом. И не будем бояться слов. До сих пор мы видели, что за редкими исключениями у королей был один общий пункт: они любили это дело. Генрих Четвёртый не стал нарушать традицию и даже улучшил показатели на аттестованных матрасах. Мы знаем, что ему принадлежит много крылатых слов, и в отношении аппарата-с-самонаводящейся-головкой он однажды сказал одному из своих приближённых: «До сорока лет я думал, что это кость». Фраза может показаться нескромной, но зная честность этого короля, можно делать соответствующие выводы. Кстати, его производственный график ярче всего подтверждает обоснованность его слов. Этот немытый молодец с запахом чеснока и шкварок, от которого к тому же несло как от козла, запустил столько курочек в кастрюлю, что сбрендишь, пока будешь составлять их полный список. Ни один монарх до него не входил так непринуждённо в спальни молоденьких девушек. Заметьте, что он оставался джентльменом и впоследствии женил на них своих приятелей, заботясь о том, чтобы сохранить им честь после того, как сокрушал их целомудрие.
Но давайте остановимся на официальном аспекте его сентиментальной жизни. Когда он был молодым королём Наваррским при дворе своего кузена Карла Девятого, последний женил его на своей сестре Маргарите де Валуа. Вместо этого имени ей больше подошло бы Мария-Раскладушка.
В линии дочерей Франции было немало легкомысленных девушек, но ни одна из них не была такой потаскухой, как королева Марго! Её тёзка Маргарита (которую звали Бургундской, так же как и улитки), несмотря на её проделки в Нельской башне, даже сравниться с ней не может. У Марго был пожар между ног, и она прожила свою жизнь в поисках огнетушителя, который мог бы его погасить. Её сексуальный аппетит был настолько неуёмным, что она добралась даже до своих братьев! Это шокирует, но, согласитесь, это даёт размах её темпераменту. Цырва пропустила через себя всю свою семью, своих друзей, прохожих, охрану и даже своего мужа, хотя их брак был устроен по политическим мотивам (надо было остановить религиозные войны, соединив католичку с протестантом). Настоящая мухоловка! Ловушка для самцов! Все были возмущены: и её кровосмесительные братья, и её мать Катрин де Медичи. Единственным, кого не интересовали её проказы и кого они как раз должны были волновать, был её супруг.
Генрих Наварский был справедливым. Он наставил рога такому количеству мужей, что вполне мог позволить себе быть рогоносцем, в свою очередь. Я даже допускаю мысль, что он восхищался буйством своей Маргаритки. Он себе выбрал партнёршу по своему размеру. Вдвоём они устроили настоящую постельную баталию. В их окружении просто невозможно было остаться целомудренным, даже если у тебя трусы из легированного чугуна.
Некоторое время всё шло хорошо. А потом однажды Генрих Третий, который пришёл на смену своему брату Чарли, закатил скандал по поводу шалостей Марго и прогнал её со двора. Генрих Наваррский решил, что не стоит быть ещё большим роялистом, чем его предшественник. Он отпустил поводья ещё и потому, что его жена была бесплодной. Так что Марго перевезла свою паяльную лампу для крайней плоти в место ссылки. Но её это не сильно огорчило. Поскольку у неё всегда могли побывать в постели один-два мужика за ночь, большего ей и не требовалось.
Пока она громила провинцию, Генрих закрутил бурную любовь с Габриель д'Эстре. Когда Наваррский стал королём Франции, его фаворитка думала только об одном: стать официально королевой, которой она уже была негласно. Для этого, конечно же, надо было расторгнуть брак с Маргаритой. Важная деталь: Папа ничего не имел против этого бывшего протестанта.
Вот только Сюлли, добрый Сюлли, верный друг и мудрый советник короля, заартачился. Он не видел ничего хорошего в этом браке. По его мнению, он мог привести к большому геморрою позже — в момент наследования престола. Красотка Габриель уже имела детей от Генриха, но, разумеется, не аттестованных и, следовательно, не могущих унаследовать престол и которые однажды захотят сделать нехорошо тем, у кого родословная идёт от этого союза. Сюлли не хотелось такого наворота для страны, вымя Франции его заботило больше, чем сиськи д'Эстре. Генрих был весь в сомнениях. Скорее всего, он не послушал бы мнения своего министра, потому что у Габи были другие аргументы, и она их не в ушную раковину шептала, вот только она умерла одним прекрасным утром от отравления. Нет, не грибами, а лимоном! Надо сказать, что лимон — это небезопасно для той, кто хочет выйти замуж за короля Франции.