История и повествование
Шрифт:
В рамках «наступательной» полемической стратегии «нашей войны» в «Арзамасе» в октябре — первой половине ноября мог всерьез обсуждаться вопрос о публикации блудовского «Видения в какой-то ограде» (позднейшим московским отголоском таких планов и звучит вопрос Вяземского: «Отчего вы не печатаете „Видения…“?»), и для организации более массированной атаки могли быть заказаны и «Письмо с Липецких вод», и эпиграммы Вяземского.
Той же цели должен был, вероятно, послужить прием в «Арзамас» уже на втором заседании Ф. Ф. Вигеля (что характерно — по предложению Д. В. Дашкова — 1,273), которому прочили роль главного проарзамасского пропагандиста. Вигеля нарекли Ивиковым Журавлем и дали примечательный титул «Conservateur Impartial» («беспристрастный консерватор»). Комментаторы 2-томного издания арзамасских документов совершенно справедливо замечают, что именно так назывался еженедельник российского Министерства иностранных дел, однако не совсем точно характеризуют титул Вигеля как «каламбурное обыгрывание» этого названия.
Второе арзамасское имя Вигеля
На протяжении военной кампании 1813–1815 годов «Conservateur Impartial» вел активную и последовательную антинаполеоновскую пропаганду, которая была предназначена прежде всего для жителей германских княжеств, а затем — по мере продвижения союзнических войск на Запад — для французов. Таким образом, функция «Беспристрастного консерватора» могла бы быть определена как трансляция определенного комплекса идей, созданных внутри страны, вовне — для повышения репутации и авторитета России на Западе и создания благоприятной почвы для реализации основанных на этих идеях политических проектов послевоенного переустройства Европы.
Деятельность «внешнего проказника» Вигеля должна была, вероятно, определяться сходными задачами: во-первых, трансляции арзамасской идеологии «вовне», на страницы общероссийских печатных органов, во-вторых, повышения и упрочения репутации и авторитета «Арзамаса» в русском образованном обществе. Прочие же члены намеревались «как можно точнее изложить должность нововступившего» (1, 274) в готовившихся арзамасских законах. Как можно судить по протоколам первых заседаний, такие же регламентированные функции имели в обществе только секретарь и сменявшийся каждое заседание президент. Уклонение Вигеля от выполнения возложенных на него обязанностей немедленно вызвало критику арзамасцев (1, 305), а спустя полтора года — публичное покаяние самого «Беспристрастного Консерватора». Если верить Вигелю, причиной его молчания была не только леность, но и отсутствие какой бы то ни было серьезной «внешней» опасности в отношении «Арзамаса»:
…должен говорить я о себе и нести повинную голову пред всем «Арзамасом», более году не исполнял я принятой мною обязанности, но все для меня переменилось, Журавль ваш, бдительнейшая из птиц, спит ноне четырнадцать часов в сутки, не летает уже она страхом в тыл врагам, хилые ноги едва ее носят, крылья опустились, закрылись от нее и библиотеки, и клубы, и та пещера, в которой некий известный Циклоп кует ужасны свои гекзаметры. Не слышит Журавль на полете своем, как прежде, ни воя Гнедича, ни чирикания Лобанова, ни реву Соколова, ни свистания Олина, один только Арзамас извлекает его иногда из гнезда, им свитого. Но если когда-нибудь глупцы перестанут быть бессильны, при первой опасности Арзамасу, с новым усердием буду служить ему, и бесполезнейший из членов постарается на что-нибудь вам быть пригоден.
Как можно судить из этой речи Вигеля, причина была отнюдь не в угасании и смерти «Беседы». Согласно нашей гипотезе, открытое противостояние октября — ноября 1815 года могло, кроме того, подразумевать публикацию и собственно арзамасских речей, которые, по резкости обличений и сатирических выпадов, мало чем отличались от напечатанного сразу же после премьеры «Липецких вод» «Письма к новейшему Аристофану». В свете этой стратегии совершенно новый смысл получало избрание Жуковского на должность секретаря «Арзамаса». Литературное общество, которое не делает секрета из самого факта своего существования, а, напротив того, активно публикует создающиеся в его стенах сатирические памфлеты и манифесты и претендует на ведущую роль в культурной жизни страны, должно было в качестве своего «первого пера» иметь первого поэта нации. Однако есть некоторые основания предполагать, что сам Жуковский не сразу согласился возглавить сатирический натиск на «Беседу».
Избрание Жуковского арзамасским Секретарем указывает на специально отведенную ему важную миссию протоколиста — летописца и одновременно главного сатирического пера сформировавшегося кружка. Первоначально арзамасцы не считали даже возможным протоколировать те свои встречи, на которых Жуковский не присутствовал [189] , и потому не придавали им статуса заседаний. Первый значительный перерыв в «ординарных» заседаниях Арзамаса состоялся с 24 декабря 1815 года по 24 февраля 1816 года — Жуковский в это время улаживал «дела сердечные» в Дерпте, и два месяца деятельности общества составляют досадную лакуну в его истории. Мы знаем, что в течение этого периода арзамасцы неоднократно собирались, не протоколируя свои встречи. Так, Н. М. Карамзин сообщал супруге в конце февраля — начале марта 1816 года о своих регулярных встречах с арзамасцами (1, 331). И только во время следующих продолжительных отлучек Жуковского (протоколы от 11 ноября 1816 года, 6 января 1817 года, 24 февраля 1817 года, 16 марта 1817 года, 22 апреля 1817 года) место протоколиста временно занял Д. Н. Блудов.
189
«Жуковский уехал на две недели в Дерпт. С ним прекращаются Арзамасские заседания. Никто не осмеливается заступить его места для сочинения протоколов», — сообщал Северин Вяземскому 13 января 1816 года (2, 398).
Все без исключения исследователи, писавшие об «Арзамасе», признают первостепенную роль Жуковского в изобретении и разработке арзамасских сатирических форм. Однако мы уже знаем, что все обстояло совершенно иначе: «изобретение» было на деле возвращением к замыслам Блудова и Дашкова 1812 года, и именно Блудов и Дашков, с их «Видением в какой-то ограде» и «Посланием к новейшему Аристофану», подали первый полемический залп 1815 года.
Посвященный этому этапу истории «Арзамаса» пассаж своей монографии М. И. Гиллельсон начинает со слов: «Любимое выражение Жуковского гласило: „Арзамасская критика должна ехать верхом на галиматье“» [190] . Между тем эта фраза не является собственно-прямой речью Жуковского. Она впервые появилась в письме Д. В. Дашкова П. А. Вяземскому от 26 ноября 1815 года. Дашков — изобретатель жанра «похвального слова», автор формулы Торжественного обещания при вступлении в «Арзамас», активный сторонник военно-полемических действий против «Беседы» — был определенно лицом крайне заинтересованным. Письмо Дашкова примечательно тем, как его автор пытается максимально затушевать в глазах своего корреспондента собственную роль в замысле и организации деятельности «Арзамаса» (вспомним, что Вяземский критически отзывался в 1810 году о «Похвальном слове графу Хвостову») и при этом выдвинуть на место главного арзамасского сатирика В. А. Жуковского:
190
Гимельсон М. И.Молодой Пушкин и арзамасское братство. С. 70.
Секретарь наш Светлана, который как будто бы
191
В файле — /курсив/ полужирный, /подчеркивание/ код (code) — прим. верст.
Характерно, что Дашков не говорит здесь ни слова ни о прозаических сатирах — Блудова и своей собственной, ни о предложенной им формуле Торжественного обещания, ни о том, что он был избран оратором для первого ординарного заседания (значит, лучше других понимал, как должен выглядеть инаугурационный «панегирик одному из халдеев»), ни уж тем более о том, что в составленном в протоколе учредительного заседания «Арзамаса» списке членов общества его, Дашкова, арзамасское имя было поставлено первым. Блестящее приложение талантов Жуковского, возникновение для него возможности совершенствовать свое литературное мастерство должны были, по замыслу Дашкова, целиком и полностью оправдать введенные в употребление в большой степени им самим арзамасские обычаи, даже если ритуал и установления общества хоть в чем-то вызвали бы у Вяземского или других московских арзамасцев неприятие. Однако Жуковский, видимо, не был первоначально настроен полностью поставить свое перо на службу новому литературному обществу.