История Лизи
Шрифт:
Скотт загружает печку на кухне дубовыми полешками из дровяного ящика, Лизи сооружает на линолеуме постель из надувных матрацев и одеял. Когда они ложатся, он обнимает ее.
– Я боюсь засыпать, – признается она. – Боюсь, что утром, проснувшись, обнаружу, что печь погасла, а тебя опять нет.
Он качает головой.
– Со мной все будет хорошо… во всяком случае, на какое-то время.
Она смотрит на него с надеждой и сомнением.
– Ты что-то знаешь или говоришь это для того, чтобы успокоить свою маленькую жену?
– А как ты думаешь?
Она думает, что это не призрак Скотта, с которым она жила с ноября, но ей трудно поверить в это волшебное превращение.
– Вроде бы тебе получше, но я не знаю, что и думать.
В печи взрывается сучок, и она подпрыгивает. Он крепче обнимает ее. Она сильнее прижимается к нему. Под одеялами тепло. В его объятиях тепло. Он – это все, что ей нужно в темноте.
Скотт говорит:
– Эта… эта болезнь, которая передается в нашей семье по наследству… она приходит и уходит. Как судорога.
– Но она может вернуться?
– Лизи, может, и не вернется. – Сила и уверенность его голоса так поражают, что она смотрит ему в лицо. Не видит двуличности, пусть предназначенной для того, чтобы изгнать тревогу из сердца жены. – А если и вернется, то не с такой силой, как на этот раз.
– Тебе говорил об этом отец?
– Мой отец мало что знал о тупаках. Раньше я чувствовал притяжение… того места, где ты меня нашла… дважды. Первый раз – за год до нашей встречи. Тогда меня удержала выпивка и рок-музыка. Второй…
– В Германии, – бесстрастно заканчивает Лизи.
– Да, – говорит он. – В Германии. Тогда меня удержала ты, Лизи.
– Как близко ты подошел к опасной черте, Скотт? Как близко ты подошел к ней в Бремене?
– Очень близко, – отвечает он, и у нее все холодеет внутри. Если бы она потеряла его в Германии, то потеряла бы навсегда. Mein gott. – То был легкий ветерок в сравнении с третьим разом. На меня обрушился ураган.
Ей хочется задать еще много вопросов, но больше всего хочется обнимать его и верить ему, когда он говорит, что теперь, возможно, все будет хорошо. Так хочется верить врачу, предполагает она, когда тот говорит раковому больному о ремиссии и о том, что болезнь, возможно, уже никогда не вернется.
– И ты в порядке. – Ей нужно услышать, чтобы он сказал это еще раз. Нужно.
– Да. Как говорится, готов к труду и обороне.
– А… он? – Уточнять необходимости нет. Скотт знает, о чем она спрашивает.
– Он давно знает и мой запах, и образ моих мыслей. После стольких лет мы, можно сказать, закадычные друзья. Он мог бы забрать меня, если б захотел, но для этого надо приложить усилие, а этот мальчик довольно ленив. И потом… что-то приглядывает за мной. Что-то со светлой стороны. Есть и светлая сторона, знаешь ли. Ты должна знать, потому что сама – ее часть.
– Однажды ты сказал, что мог бы позвать его, если бы захотел. – Эти слова она произносит очень тихо.
– Да.
– И иногда ты хочешь. Да?
Он этого не отрицает, а снаружи воет холодный ветер. Но под одеялом, рядом с кухонной печью, тепло. С ним тепло.
– Оставайся со мной, Скотт, – говорит она.
– Я останусь, – отвечает он. – Останусь, пока…
– Останусь, пока смогу, – повторила Лизи его слова.
И тут же поняла, что вернулась и в спальню, и на кровать. Поняла, что постель придется менять, потому что вернулась вся мокрая, да еще со ступнями, покрытыми песком другого мира. Поняла, что дрожит всем телом, пусть в комнате и тепло. Поняла, что лишилась лопаты с серебряным штыком: оставила ее в другом мире. И, наконец, поняла, что в самый последний момент она скорее всего остановила взгляд на своем муже и практически наверняка больше его не увидит; ее муж стал одной из запеленутых фигур, непохороненным трупом.
Лежа на мокрой постели в пропитанных водой шортах, Лизи разрыдалась. Ей предстояло много чего сделать, и она уже ясно представляла себе, что именно и в какой последовательности (возможно, это и было частью приза, который она получила в конце последней охоты на була), но сначала она хотела окончательно оплакать мужа. Она приложила руку к глазам и, рыдая, пролежала так следующие пять минут, пока глаза не опухли до такой степени, что чуть не закрылись. Да и горло разболелось. Лизи никогда бы не подумала, что будет так сильно хотеть Скотта, что ей так будет его недоставать. Это был шок. И при этом, пусть левая грудь еще чуть болела, Лизи никогда не чувствовала себя так хорошо, никогда так не радовалась жизни, не ощущала в себе силу раздать всем сестрам по серьгам.
Как говорится.
Глава 12
Лизи в «Гринлауне»
(«Холлихокс»)
Она смотрела на часы на прикроватном столике, стаскивая с себя мокрые шорты и улыбаясь. Улыбку вызвало не расположение стрелок, показывающих, что до этого июньского полудня осталось каких-то десять минут, но вдруг пришедшая в голову фраза Скруджа из «Рождественской песни»: «Духи сделали все это за одну ночь». И вот какая мысль пришла Лизи в голову по этому поводу: что-то сумело добиться очень многого в ее собственной жизни за очень короткий период времени, главным образом за несколько последних часов.
«Но нужно помнить, что я жила в прошлом, а оно занимает на удивление много времени в жизни человека», – подумала она… и после короткой паузы расхохоталась. Смех этот мог бы показаться безумным тому, кто услышал бы его из коридора.
«Все нормально, продолжай смеяться, любимая, здесь никого нет, кроме нас, цикад», – думала она, направляясь в ванну. Расхохоталась вновь, резко оборвала смех, подумав, что Дули может быть где-то рядом. Скажем, спрятаться в подвале или в одном из многочисленных чуланов этого большого дома. Может потеть в это жаркое утро на чердаке, аккурат над ее головой. Она практически ничего о нем не знала, кто бы спорил, но нисколько бы не удивилась, если б Дули действительно спрятался в доме. Он уже показал себя смелым сукиным сыном.
«Сейчас незачем о нем волноваться. Волнуйся о Дарле и Канти».
Дельная мысль. Лизи могла приехать в «Гринлаун» раньше старших сестер. Это, конечно, не скачки, но она не могла позволить себе тянуть резину. «Нельзя сбавлять темп», – подумала она.
Но она не смогла отказать себе в удовольствии постоять перед зеркалом в полный рост, на задней стороне двери в ванную, постоять, уперев руки в бока, критически, но без предубеждения оглядывая стройное, ничем не примечательное тело женщины средних лет… и лицо, которое Скотт как-то сравнил с лисьей мордочкой. Лицо чуть припухло, но не более того. Выглядела она так, будто очень уж долго спала (возможно, после того как выпила один, а то и три лишних стаканчика), и губы чуть выворачивались, отчего становились более сексуальными, ей это не нравилось, но притом и забавляло. Лизи замялась, не зная, что можно с этим поделать, потом нашла тюбик губной помады «ревлон» цвета «тепличный розовый», накрасила губы, кивнула, хотя и с легким сомнением. Если люди будут смотреть на ее губы (а она полагала, что будут), лучше дать им на что смотреть, чем пытаться скрыть то, чего не скроешь.