История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов

де Нерваль Жерар

– Не без робости вхожу я с вами в этот маленький замок, – сказал Сулайман. – С тех пор как вы почтили его своим присутствием, он кажется мне жалким. Дворцы потомков Химьяра, наверное, куда богаче.

– Вовсе нет, но в нашей стране самые хрупкие колонны, кружевные арки, статуэтки и ажурные башенки делают из мрамора. Камень служит нам там, где вы употребляете лишь дерево. Кроме того, мои предки прославляли не пустые фантазии. Они совершили великое дело, которое увековечит благословенную память о них.

– Что же это за дело? Рассказы о великих свершениях воодушевляют и облагораживают.

– Прежде всего я должна вам признаться, что благодатные плодородные земли Йемена были некогда засушливыми и бесплодными. Небеса не дали нашей стране ни рек, ни ручейков. Но мои предки одержали победу над природой и создали Эдем среди пустыни.

– Царица, расскажите ж мне об этих чудесах.

– В сердце высоких гор, что вздымаются на востоке моей страны, – на их склонах расположен город Мареб – бурлили повсюду холодные горные потоки, но воды их испарялись на солнце, терялись на дне пропастей и ущелий, и ни одна капля не достигала иссохшей равнины. Два века понадобилось нашим царям, чтобы направить все эти ручьи и реки на обширное плоскогорье, где они вырыли глубокий водоем, – теперь там плещется озеро, по которому ходят корабли. Целую гору водрузили они на гранитные опоры, которые выше пирамид Гизы; под ее гигантским сводом свободно может пройти армия всадников и боевых слонов. Из этой огромной неиссякаемой чаши струятся серебристые потоки, стекая в акведуки, в широкие каналы, которые, разделяясь на множество рукавов, несут воду в долину и орошают половину наших земель. Благодаря этому великому творению есть теперь в моем краю тучные нивы и зеленые луга, вековые деревья и густые леса – краса и богатство сладостной страны Йемен. Таково, государь, мое медное море; говорю это не в обиду вашему, которое кажется мне очаровательной находкой.

– Поистине достойное свершение! – воскликнул Сулайман. – И я был бы горд последовать примеру ваших предков, если бы милосердный Бог не даровал моей земле благословенного полноводного Иордана.

– Я пересекла его вчера вброд, – добавила царица, – вода доходила моим верблюдам почти до колен.

– Опасно нарушать порядок вещей, установленный природой, – заметил мудрец, – и создавать вопреки воле Иеговы искусственную цивилизацию, города, поля, промыслы, зависящие от долговечности творения рук человеческих. Наша Иудея засушлива; жителей в ней не больше, чем она может прокормить, и кормятся они тем, что даруют земля и небеса. Когда ваше озеро, эта огромная чаша, высеченная в скалах, треснет, когда гигантские своды обрушатся – а такой день неминуемо настанет, – ваш народ, лишенный воды, будет обречен на медленную смерть, изнуренный палящим солнцем и голодом среди высохших полей.

Эта глубокая мысль взволновала Балкиду, и она погрузилась в задумчивость.

– Уже сейчас, – продолжал царь, – уже сейчас, я в этом уверен, горные ручейки, силясь вырваться из своей каменной тюрьмы, непрестанно подтачивают скалы. В горах случаются землетрясения, время разрушает утесы, вода просачивается, струйки проникают в щели подобно змеям. К тому же ваш великолепный водоем был выбит в камне и лишь потом заполнен, но теперь под толщей воды невозможно будет заделать даже небольшую трещину. О царица! Ваши предки ограничили будущее своего народа веком каменного сооружения. Я признаю, что скудость их земель сделала их изобретательными, они сумели превратить пустыню в цветущий сад, но их потомки погибнут в праздности и унынии вместе с первыми листьями, упавшими с деревьев, чьи корни не будут больше питать воды каналов. Не следует ни искушать Бога, ни исправлять Его творения. Все, что Он делает, – хорошо.

– Это изречение, – отвечала царица, – проистекает из вашей веры, которую лишают смысла учения ваших боязливых священников. Чего они хотят? Чтобы все навеки застыло в неподвижности, чтобы человечество вечно оставалось в пеленках и не высвободилось из пут, которыми они связывают его самостоятельность. Разве Бог распахал и засеял поля? Разве Бог построил города, возвел дворцы? Разве Он дал нам в руки железо, золото, медь и все металлы, которыми сверкает храм Сулаймана? Нет. Он вдохнул в свои создания гений и жажду деятельности, Он улыбается, глядя на наши усилия, и видит в наших жалких творениях свет души своей, которым Он озаряет наши души. Предполагая этого Бога ревнивым, вы ограничиваете Его всемогущество; возводя в абсолют Его возможности, вы низводите знание к материализму. О царь! Предрассудки вашей религии рано или поздно станут преградой на пути человечества к вершинам знаний, они сломают крылья гению, и люди, умалясь, умалят до своего размера и Бога, а потому неминуемо придут к Его отрицанию.

– Тонко, – произнес Сулайман с горькой улыбкой, – тонко, но безосновательно…

Царица продолжала:

– Полно, не вздыхайте, когда мой палец кажется вашей тайной раны. В этом царстве вы одиноки, и вы страдаете: ваши устремления благородны и смелы, но иерархическое строение этого общества давит на ваши крылья; вы говорите себе: «Я оставлю потомству статую царя, слишком великого для такого маленького народа», – и этого мало для вас. Что до моего царства, это дело иное… Мои предки пожертвовали своим величием, чтобы возвысить своих подданных. Тридцать восемь царей правили моим царством, и каждый из них заложил несколько камней в озеро и акведуки Мареба; имена их забудутся в веках, а это творение будет по-прежнему славить народ савеян; и если когда-нибудь рухнут каменные своды, если жадные горы возьмут обратно свои реки и ручьи, земля моей страны, удобренная за тысячу лет земледелия, будет по-прежнему плодоносить; вековые деревья, затеняющие наши долины, удержат влагу, сохранят прохладу, не дадут высохнуть прудам и фонтанам, и за Йеменом, некогда отвоеванным у пустыни, до скончания веков останется сладостное имя «Счастливая Аравия»… Будь вы свободнее, и вы могли бы стать великим царем во славу вашего народа и для счастья людей.

– Я понимаю, к каким высотам зовете вы мою душу. Но слишком поздно: мой народ богат; золото и войны дают ему все, чем не может обеспечить Иудея; а что до леса для строительства, я предусмотрительно заключил договоры с царем Тира; мои склады ломятся от ливанского кедра и сосны, а наши корабли не уступают на море финикийским.

– Ваши советники заботливы, как строгие отцы, и вы утешаетесь вашим величием, – заметила царица мягко и грустно.

После этих слов оба некоторое время молчали; сгустившиеся сумерки скрыли волнение, написанное на лице Сулаймана, когда он прошептал с нежностью:

– Моя душа соединилась с вашей, и мое сердце следует за нею.

Немного смущенная, Балкида украдкой огляделась: придворные отошли на почтительное расстояние. Над ними сияли звезды; блики ложились на листву, усеяв деревья золотыми цветами. Напоенный ароматами лилий, тубероз, глициний и мандрагоры, ночной ветерок шелестел в ветвях миртовых деревьев; каждый цветок благоухал, словно выводя свою мелодию; душистый воздух опьянял; вдали ворковали горлицы; этому дивному концерту аккомпанировало журчание вод; блестящие мошки и огненные бабочки мелькали зеленоватыми искрами в теплой и полной сладострастной неги ночи. Царица почувствовала, как ею овладевает блаженная истома; нежный голос Сулаймана проник в ее сердце и пленил его.

Нравился ли ей Сулайман, или она лишь вообразила себе, что могла бы полюбить его? С тех пор как она сбила с него спесь, что-то притягивало ее к нему, но это влечение, рожденное спокойной рассудочностью, к которой примешивалась капелька жалости, всегда сопутствующей победе женщины над мужчиной, не было ни пылким, ни восторженным. Владея собой, как владела она помыслами и чувствами царя, Балкида шла к любви, если мысль о любви вообще приходила ей в голову, через дружбу, а путь этот долог!

Царь же, покоренный, ослепленный, то досадовал на свою гостью, то боготворил ее, то впадал в уныние, то загорался надеждой. Гнев сменялся в нем желанием; он получил уже не одну рану, а для мужчины полюбить слишком скоро почти всегда значит полюбить безответно. Впрочем, царица Савская не хотела спешить; она знала, что перед ее чарами никто и никогда не мог устоять, не миновала эта участь даже премудрого Сулаймана. Один лишь скульптор Адонирам на короткое время привлек ее внимание; она не сумела разгадать его, душой почувствовав в нем тайну, но это минутное любопытство уже рассеялось. Надо, однако, признать, что при виде мастера эта сильная женщина впервые сказала себе: вот человек.

Возможно, что эта встреча, мимолетная, но еще свежая в памяти, заставила померкнуть в ее глазах блеск царя Сулаймана. Очевидно, так оно и было, ибо раз или два, собравшись было заговорить о художнике, она сдерживала себя и поспешно меняла тему.

Как бы то ни было, сын Дауда воспламенился мгновенно – она привыкла к такому; немедля сказав ей об этом, он лишь следовал примеру всех других мужчин, но он сумел сделать это достаточно изящно; час выпал благоприятный, Балкида была в самой поре любви; ночной сумрак оказался союзником Сулаймана – его признание заинтриговало и растрогало царицу.