История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Там!
— Ну, чего?
— Сказал, что все. Скоро домой!
— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — хмуро произнес он, неприязненно посмотрев на Надю.
«И что за человек, вечно раздражен и злой! Если не за что в бур посадить, то хоть настроение испортить. Фигу ему с маслом, отпустит скоро, никуда не денется».
Ночка, добрая старая кляча, словно почувствовала приподнятое настроение своей возницы, тыкалась мордой ей в плечо и дышала в лицо, щекоча ее щеки колючими усами. «Вот кого мне будет жаль здесь оставить», — и поцеловала Ночку в мягкую тёплую ноздрю.
Выбираясь
Саша! — хотелось ей громко крикнуть ему. Но нельзя! Не положено! Только тихо совсем про себя сказала: «Саша!» И вдруг произошло настоящее чудо. Клондайк обернулся, поглядел по сторонам и увидел Надю. «В город ездил, счастливый!»
От основного шоссе, ведущего из города до конечной остановки «Кирпичный завод № 2» и одновременно к лагпункту, на пекарню шло ответвление. Узкая, грунтовая, плохо очищаемая дорога, которая к концу зимы вообще превращалась в тоннель. Шоферы, возившие из города муку и отруби, всякий раз бунтовали, угрожая прекратить доставку. Но шоферы менялись, а дорога продолжала существовать в первозданном виде. С пекарни шла дорога на 6-ю шахту, где размещался громадный мужской лагпункт из одних «политиканов». Но та дорога всегда поддерживалась в идеальном порядке. Много раз Надя видела, как темные массы людей работали, лопатами и ломами.
— Доходяги колупаются, — говорил о них Мансур.
— Какие? — допытывалась Надя.
— Всякие, сестричка: власовцы, бандеровцы, просто болтуны…
— Наверное, мужья наших женщин, — догадывалась Надя.
— Бывшие мужья, бывшие. Мужчина, просидев с десяток лет в таком «санатории», мужем уже не станет, только другом!
Конец ноября и декабрь — самое темное время года в Воркуте, и сумерки уже сменились темнотой, когда Клондайк догнал сани.
— Здравствуйте, дорогая ученица! Куда так спешите? Тесто еще не подошло! — приветствовал он Надю.
Она еще во власти завистливой ревности приготовилась надуться и покапризничать, да не смогла. Заслышав его голос, тотчас сменила гнев на милость.
— Ты знаешь, я шел к себе, вдруг слышу: «Саша»… смотрю, ты!:
— Я не звала, я видела тебя… но не звала…
— Нет? Я тоже удивился. Галлюцинация! Ночка свернула на дорогу к пекарне.
— Может, мы все-таки поздороваемся, как полагается ученице с учителем?
— Не могу, губы болят от твоих уроков, — не выдержав, засмеялась Надя.
— Если тебя утешит, мне тоже не лучше было!
— Отсюда вывод: обучение прикончили!
— Наоборот! Учиться надо. Переменим систему обучения.
— Фигушки! Сегодня следователь был. Сказал: теперь все!
— Отлично! — и тут же на радости попытался обнять Надю; Но сделать это совсем было непросто. На ней бушлат, под ним телогрейка и теплая кофта, а снизу под толстенными байковыми лыжными штанами, заправленными в валенки, еще бог весть сколько навьючено.
— Попробуй, обними мешок с отрубями!
— Всенепременно, только не здесь. Природа не располагает к неоправданным действиям! — пошутил Клондайк, оставив попытку обнять ее.
Зато на голове у Нади белый пуховый платок, купленный на малаховской толкучке специально
— Чего в городе делал?
— Всякие дела накопились, отпуск оформлял в управлении.
— Отпуск! — неприятно поразилась Надя. — Как отпуск? — и замолчала, прислушиваясь к бесу, который, тут как тут, зашептал: «Ну что, дура! Будто не знаешь, что он вольный и у них большие отпуска? Теперь на Новый год будет гулять с нарядными девушками. Разве оставят такого одного? Повиснут пиявками». Но Надя властно остановила его болтовню: «Пошел прочь».
Невдалеке уже чернели трубы пекарни.
— Ну, ладно, — сказала она усталым от борьбы с бесом голосом. — Ты не ходи дальше! Увидимся! — и хлестнула вожжей лошадь по спине.
— Нет, погоди, Надя! Я же вижу, что ты расстроена и понимаю почему. Но мне действительно надо ехать. Хоть заочник, но раз в году нужно появиться. Ты ведь не против…
— Нет, конечно, я понимаю, — и, окончательно наступив бесу на горло, с горьким вздохом сказала: — Я буду все время думать о тебе. На Новый год мне будет очень тоскливо, ты помни это!
— Тогда я вообще не поеду, — упавшим голосом сказал Клондайк.
— Не говори ерунды! — строго прикрикнула на него Надя.
— Я еще дежурю в последний раз перед отпуском, зайду проститься.
— Обязан зайти проверить хлеборезку.
— Как твой учитель? — и дотронулся своей теплой рукой до ее щеки.
— Как дежурный офицер, начальник режима, — и, еще раз стеганув Ночку, пустила ее во всю прыть.
«Ведь это не я, это опять мой бес ему так ответил. Мой бес— моя ревность, моя злоба, моя гордыня, моя ненависть. Разве я могла бы так? Я сказала бы: приходи, любимый мой, желанный мой, единственный. Я буду ждать тебя. Но бес заартачился!»
На следующий день ее ждало большое разочарование. На пекарне, куда она отправилась пораньше, надеясь до отбоя управиться с хлебом и отправить своих помощниц в барак, с утра была санитарная чистка, и, когда подъехала Надя, тесто только разделывали. Пекарня пополнилась двумя новыми рабочими: появился кочегар, молчаливый и насупленный эстонец Эльдар Уго, и водовоз, но все равно работа была очень напряженной. Поговаривали, что контингент заключенных непомерно разрастался, и пекарня справлялась с трудом. Хлеб придется возить с хлебозавода из города. Надя мало прислушивалась к таким разговорам, уверенная, что скоро будет свободной.
Случилось так, как она и опасалась. Хлеб она привезла поздно, и, когда ударили отбой, у хлеборезок еще был непочатый край работы. Коза-Антонина тоже помогала из последних сил. Втыкала лучинки в довески и считала пайки, которые со скоростью автоматов швыряли с весов девушки. Вскоре Валя заметила, что Коза стала ронять на пол довески, ее прогнали отдыхать в комнатуху. Радио уже давно смолкло, когда застучали в тамбуре ноги, и три начальника ввалились в хлеборезку. Коротенькая мартышка-опер, новый режимник и Клондайк.