История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
Праздник не удался, несмотря на «Лукуллов пир». Дежурил ЧОС, а не Клондайк, а он, наверное, гулял где-то с кем-то. Надя терзалась ревностью. Еще ей было очень жалко несчастного Сашка, так глупо загубившего свою жизнь.
На обходе ЧОС спросил:
— Ты, Михайлова, слышь, освобождаешься скоро?
— Не знаю. Сама не знаю, а что?
— Может, захочешь у меня работать остаться, а? Оклад хороший, в России такой не получишь, отпуска большие, северные надбавки, а?
Надя невесело рассмеялась:
— Спасибо, что вы! Я учиться поеду!
— Ну да, на артистку! — понимающе сказал
— Вот ослятя, знает, какой у вас голос, и предлагает такое! — возмутилась Валя, едва стихли в тамбуре его шаги.
— Кому что, а ему хлеборезка нужнее.
— Радуйтесь! Завтра придет Коза, — объявила Валя.
— Радуюсь, но не сильно, завтра жду неприятностей, по вашему мудрецу. Кстати, у меня сегодня нож упал на пол — примета, что придет неожиданный гость.
Валя презрительно фыркнула:
— Все-таки вы, русские, больше язычники от природы, чем цивилизованные христиане.
— Приметы слагались народом веками, Валечка, — миролюбиво возразила Надя, чувствуя, что немчура не в духе.
— А что ваш народ видел и знает? Одно самомнение. Те, кто действительно знал и видел, перебиты, уничтожены, как класс. Мы! Мы! Закидаем шапками!
Надя почувствовала беса:
— Ну, вам-то, немцам, хорошо известно, на что способен наш народ!
— Это вы о войне? Гордитесь победой? Вам не гордиться надо, а пеплом голову посыпать. Вы не победили, вы утопили в крови Германию. В своей, русской, крови, причем самого высокого качества, которая еще оставалась у вас. Хитрый Грузин знал, кого похвалить: «Спасибо русскому народу», а вы и рады, отец родной похвалил!
В прежние времена Надя бросилась бы опрометью защищать вождя. И Бог знает, что наговорила бы, одержимая «бесом». Теперь было другое. Уже не могла она думать о великом, непогрешимом отце, как думалось раньше. Многое увиделось по-другому. Но все же не сдалась:
— Русских он похвалил потому, что нас было большинство, — и обиделась, с каким сожалением посмотрела на нее Валя. — И не смотри на меня так ядовито, сказала тебе Коза: будешь злиться, срок не протянешь.
Спорить с Валей, старше и образованнее себя, и даже старой, умудренной жизнью Козой она считала делом нестоящим. Последнее слово всегда оставалось за ними. Поэтому, тряхнув головой, отгоняя беса, весело сказала:
— Хватит разговорчиков в пользу бедных и сирот! «После сытного обеда по закону Архимеда» мой котелок, а я на конюшню. Опять Ночка-попрошайка в руки глядеть будет: «чего принесла?»
— Дайте ей сахару, — предложила Валя. — Она тоже любила всякую тварь. — Не обеднеем.
В тот 1950 год зима наступила как-то внезапно и рано. Сразу похолодало. Пришлось снова надевать валенки и теплый платок на голову. Телогрейки вообще не снимали целое лето. ЧОС готовил к выдаче бушлаты. Уже к ноябрьским праздникам выпал обильный снег. После скрипучей и разбитой телеги сани скользили легко и быстро. Ночка охотно слушалась вожжей, и даже хлеб в тот день не запоздал. Дома, в хлеборезке, ждала еще одна приятная неожиданность. Вернулась Коза. Обрадованная Надя быстро разгрузила с Валиной помощью ящики с хлебом и повела в конюшню лошадь.
— Сейчас вернусь, заводи самовар, Валя, — уже с порога
Ночка всю дорогу старалась заглянуть ей в рукавицу, не осталось ли еще куска сахару. В прошлое лето совхозы не востребовали политических зечек на сенокос по режимным соображениям, и Надя боялась, не придется ли голодать лошадям в зиму. В хлеборезке царили порядок и чистота. В полураскрытой печке шипела черная кастрюля с кипятком.
— Вот это и есть счастливое и радостное детство, за что возблагодарим товарища Сталина, — сказала Валя и отмерила из пачки не две ложки чая, как обычно, а целых три, для заварки. Надя благоразумно пропустила мимо ушей Валин выпад: «Лучше не заводиться с ней, а то, пожалуй, такое услышишь!»
— Да! — поддержала ее Коза. — Чаепитие для зеков очень важный жизненный процесс, — и взяла кусок колбасы, нарезанной так тонко, что через него можно было любоваться на Божий свет…Валя постаралась, хотя и такой призрачный ломтик она проводила неодобрительным взглядом.
— Чем жевать будете такую колбасу? — не выдержала она.
— А ты, Вольтраут, не переживай! Я один кусочек, много не съем!
— Валя! — одернула ее Надя, — не жадничай!
— Разве я о себе? — хитро подмигнул ее лисий зеленый глаз. — Я, как Ленин, о народе беспокоюсь!
«Это слишком!». Атмосфера накалилась, и Надя с трудом сдерживала себя, но Валя, почуяв угрозу, быстро переменила тему.
— Между прочим, завтра вашу аккордеонистку Нину на этап отправляют. Я слышала, просила девчат собраться после ужина в клубе. Проститься. Вы пойдете?
— Конечно, обязательно, если отпустишь.
К вечеру большая часть хлеба утренней смены была готова.
— Идите же, — напомнила Валя. — Антонина до отбоя мне поможет, успеем. Да, пожалуйста, оденьтесь поприличнее. Снимите свой свиной чехол! (Так Валя называла казенные халаты).
Пришлось надеть новую абрикосовую кофточку. Коза даже руками всплеснула.
— Красотка ты, Надежда, хоть куда!
— Хоть куда, да некуда! — с сожалением сказала Валя.
В столовой еще шла уборка после обеда ночной смены, а на сцене уже собрались зечки — Нинкины хористки — со всех бригад. Нина, веселая и оживленная, хоть и с красными подпухшими глазами, попросила задернуть занавес, но повариха и раздатчицы, а с ними и уборщицы шумно запротестовали:
— Мы тоже хотим слушать!
Пришлось оставить сцену открытой. Маевская, подтянутая и стройная, прочитала какое-то незнакомое Наде стихотворение. Все загалдели, зашумели, заохали:
— Что за стихи? Кто автор? Кем написано?
— Это Волошин, «Суздаль да Москва», — сказала Елизавета Людвиговна и посмотрела по сторонам. — Крамольное, — шепнула она Нине.
— Давайте еще «Капитанов!» — так же тихо, сказала ей Нина.
«Зачем это ей? Про каких-то капитанов-лейтенантов или мало мы их видим!» — разочарованно подумала Надя. Но едва Маевская прочитала первые строки, душа Надина встрепенулась и понеслась навстречу дивным словам. «Кто же это написал такое? Кто знал о флибустьерском дальнем синем море?», — хотелось ей спросить, но стихотворенье-музыка закончилось, и свет в Надиной душе померк. Опять перед ней была холодная, грязная столовка и грустные, задумчивые зечки.