История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Все-таки вы дикари! — верите в приметы, в сны, — раздраженно сказала Валя и пожала плечами в знак презренья.
Но Коза отнеслась к Надиному сну серьезно: — Сходи в пятнадцатый барак, там живет румынка или болгарка, точно не знаю, Росица, она ведь ведунья, сон твой сразу разгадает.
— Правильно! Научите ее по баракам ходить! Мало ей карцера, — строго оборвала Козу Валя. — Руки у вас от работы болят, вот вы и чувствуете во сне боль.
Руки у Нади и в самом деле болели по ночам. Особенно весной и осенью. В санчасти врач Горохова посмотрев, сказала:
— Ничего
ВРЕМЯ БЕЖАЛО, А СРОК НЕ ДВИГАЛСЯ…
Новый 1951 год наступил неприметно, ничем не порадовав зечек. В новогоднем концерте Надя не принимала участие и была рада остаться в праздничный вечер с Валей и Козой.
Настроение было отвратное. Она устала от работы, хотя теперь хлеборезка не казалась ей такой тяжелой как раньше.
Коза, чтоб развеселить ее, рассказывала всякие смешные и забавные истории из своей лагерной жизни, но Наде они не казались смешными, ей было жаль бедную Козу.
В Рождество Валя испекла красивый торт, украсив его всевозможными загогулинами. Черные крошки ржаного хлеба, немного муки и самую малость маргарина — вот и весь рецепт. Украшения и загогулины из сахара.
— Теперь нужно его остудить, чтоб он затвердел, — сказала Валя и вынесла торт в тамбур, предупредив:
— Выходите осторожно, не заденьте табурет с тортом!
Она уже вынимала закопченную кастрюлю с кипятком из печки, чтоб начать священнодействовать с заваркой, когда в тамбуре послышался грохот опрокинутой табуретки и в хлеборезку зашли старший надзиратель Гусь и Мымра. На валенке у Гуся красовался лепесток розы с Валиного торта.
— Ай! Торт! — вскричали одновременно все три зечки, а Валя стремглав вылетела в тамбур.
— Что с ней? — удивилась Мымра.
Но когда Валя внесла раздавленную тарелку с лепешкой — бывшим тортом, Мымра сказала:
— Ой, как жалко! Надзиратель засмеялся:
— Ничего, и так съесть можно.
— Майор Корнеев спросил, почему ты в концерте не участвовала. Я не знала, что и сказать, — провякала Мымра.
— Почему это вы не знали? Вы же сами сказали мне, что майор, вычеркнул меня из списка, — возмутилась Надя.
— Ну, — махнув рукой, сказала Мымра, — когда это было. Вот ко дню Красной Армии ты подумай, чего петь.
Обиженная до слез Валя, реставрировала свое изделие, посылая тысячу проклятий вдогонку неуклюжему надзирателю.
— Сволочной Гусь нарочно сшиб табуретку! — кипела яростью Валя.
Место, где его валенок раздавил розы, пришлось удалить вовсе. К счастью, тарелка раскололась на две части без осколков, но, в общем, он был прав. Торт все равно съели, не переставая хвалить Валины кулинарные способности. Ночью по радио передавали «Сильву», и Надя с удовольствием слушала прелестную музыку Кальмана, сожалея, что Дина Васильевна была так глубоко предубеждена против всякой оперетты. Но не успел Ярон закончить свои куплеты, как в тамбуре загремело ведро, видимо, нарочно оставленное Валей (чтобы гады ноги перебили), и вошли дежурные, Сладострастный павиан и две шмоналки. Шмоналки застряли в дверях, а Павиан начал перевешивать пайки. Надя с нездоровым любопытством посматривала исподтишка на него. «Почему его называли Сладострастный павиан?» Значение этого слова она не очень хорошо понимала. Помнила по школе, у Достоевского не то глава, не то рассказ назывался «Сладострастники», и слово это в ее понимании обозначало развратного, грязного человека. В его лице она не находила ничего такого, что говорило бы о разврате. Самое простое, и даже не противное. Обыкновенный деревенский мужик, если снять погоны.
— Освобождаешься скоро? — спросил он, исподлобья взглянув на Надю.
— Как будто…
— Небось, замуж сразу выскочишь?
— И не подумаю. Учиться буду.
— Опять у Гнесиных?
— Не знаю, где возьмут.
— Ну, тебя-то везде возьмут, — уверенно сказал Павиан, вздохнул и пошел к двери. Шмоналки затопали за ним. Из тамбура послышались визг и хохот. «Наверное, Павиан руки распустил», — догадалась Надя.
Утром Коза пришла с известием:
— Комиссовка, и будут проверять на беременность!
— Что? — не поверила Надя.
— На беременность, всех до сорока пяти лет.
— Как так?
— Так же, как на вшивость, только с другого конца, — объяснила Вольтраут, и отвернулась, чтобы скрыть насмешку.
— Я и не подумаю идти!
— Поведут с конвоем! — невозмутимо сказала она.
— Хоть с конницей Буденного, ни за что! Неужели, Валя, вы пойдете?
— Почему нет? Если хотят, пусть полюбуются!
— Не горюй, Надя, я пойду вместо тебя! — заявила Коза.
— Да вы что? Сговорились, что ли, смеяться надо мной!
По приказу Гороховой за ней пришла дежурнячка Перфильева.
— Хорошо же, я пойду! — закричала Надя. — Только штаны с меня будет стаскивать или сама Горохова, или доктор Ложкин.
— Ну и нечего было воевать, — сказала Валя, когда Надя вернулась с комиссовки.
— Я была тверда и непоколебима. Горохова спросила меня, как себя чувствую, я сказала: я не беременна и моего слова должно быть достаточно. Тогда она сказала:
«Покажи грудь». Я говорю: «Это можно, если доктор Ложкин отвернется». Он обозлился и плюнул, говорит:
«Надоели вы мне, двустволки, хуже каторжной жизни!» И выскочил вон. Ведь, гады, ни одной беременной не нашли, а такое затеяли!
— Так ведь это затевается для того, чтоб какого-нибудь вольняшку опорочить. Предположим, найдут беременную, будут таскать по операм, пытать, начнут запугивать, пока не сознается, вот тут и попался, голубчик! — объяснила Коза.
— Сколько же способов, кроме срока, унизить заключенного! — злобно сверкнув глазами, воскликнула Надя.
— Много, ой как много! — сказала Коза. — Ты, Надя, смирнее будь, легче переносить неволю, а ты, как норовистая лошадка, сразу на дыбы. Научись приспосабливаться к обстоятельствам да благодари Всевышнего, что в такой лагерь попала. Считай, что на курорте.