История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

Матвеева Екатерина

— Открывай, обход!

«Видно, Бог мне помогает!» — подумала она, когда, оттолкнув ее к стене, ворвался опер Горохов, за ним старший надзиратель и дежурный по вахте.

— Одна?

— С Богом, не одна, — как заправская ханжа, «овечкой» ответила Надя. А сердце покатилось в пятки. Вот если б десяток минут раньше!

— Почему дверь заперта? — спросил Горохов. А сам, как охотничий пес, весь настороженный, обшарил глазами всю хлеборезку.

— Начальник режима приказал запирать дверь, когда в хлеборезке хлеб.

— Какой

начальник? — пытливо заглядывая ей в глаза, осведомился Горохов. — Тарасов?

— Я их по фамилии не знаю. Капитан, новый!

— Ты ему сказала, что это мое распоряжение?

— Конечно! Он ответил, что оперуполномоченный за материальные ценности не отвечает, и приказал запирать дверь.

Горохов едва заметным движением кивнул старшему надзирателю на комнатуху — и тот сразу направился туда. Надя встала в дверном проеме.

— Наследите мне, только что полы вымыли.

— А ну двинь! — скомандовал Гусь и, оттеснив ее, прошел в комнатуху.

— Ты нагнись, под топчан посмотри, может, там кого найдешь! — шепнула ему ехидно Надя.

— Надо будет, найду! — обозлился Гусь.

— Скажите, что ищете, может, я могу помочь?

— Встань, как положено! — резко оборвал Горохов.

Надя немедленно встала по стойке смирно, но не сдержалась и взглянула на опера насмешливо и, как показалось ему, дерзко.

— Чего лыбишься?

— Рада! Гости пришли.

— Ну-ну, поговори еще! — а сам уселся на колченогую табуретку и закурил.

— Ступайте, я догоню, — приказал Гусю. — Так что, Михайлова? Не различаешь начальников, так, что ли?

— Мое дело хлеб вовремя нарезать!

— Это ты мне уже говорила, помню, а теперь меня послушай, что я скажу! Ты мне очки не втирай и голову не морочь. Тарасова ты знаешь очень даже хорошо! И все вы тут знаете. Бабы мокрые ходят, как увидят его! — вдруг сорвался на крик опер.

— Надя побледнела, почувствовав беса: «Стерпишь?» Но промолчала и отвернулась, стала смотреть в окно на далекие огни кирпичного завода, потом, чтоб улегся бес, взяла нож и начала точить о брусок.

— Чего молчишь?

— А что сказать? Я и не такое слышала от блатных, рецидивистов. Но от капитана в первый раз!

— Что ж не скажешь, «стыдно за вас»?

— Вы и сами знаете, что стыдно!

— Ты меня не стыди! В буре сидела? Еще посидишь!

— Сидела за нарушение режима, письмо несла, а ведь майор Корнеев не похвалит, что офицеры его, как блатняки, разговаривают.

«Жди взрыва», — сказал бес. Но взрыва не последовало. Горохов тяжело поднялся и пошел, прихрамывая, к двери. На полпути он остановился, постоял, как бы обдумывая что-то, потом посмотрел на Надю сурово и сказал:

— Вот что, Михайлова! Ты, видимо, скоро домой пойдешь, там и гуляй, сколько влезет, а пока парня этого не завлекай! Сама знаешь, о ком говорю! — сразу пресек ее попытку сделать большие глаза. — Не завлекай!

По-хорошему тебе говорю. Его в этом году повысить должны, так не переходи ему дорогу. Вот я тебя предупредил, не послушаешь, отправлю вон! На пересылку. Пока документы пришлют, походишь по этапам! Понятно говорю?

Надя стояла красная, растерянная, не зная, что ему ответить. Помог бес:

— Вот и ясно мне стало, как людям сроки навешивали, ни сном, ни духом…

— Молчи лучше! Предупредил, значит, знаю! — и, хлопнув дверью так, что штукатурка посыпалась, заковылял прочь.

Гораздо позже она уже могла бы ответить оперу колюче и ядовито, однако от неожиданности так опешила, что только стояла и хлопала глазами. Потом опомнилась и струсила: «Откуда ему известно о Клондайке? Кто так пристально следит за посетителями хлеборезки?» И тысячу раз была права Коза, когда сказала, что вольняшками интересуется опер, за ними следит. Им, а не зекам нужно опасаться опера.

А утром за завтраком, просто, без зла, спросила:

— Кто ж из вас, друзья, на ночь ко мне опера пригласил, а? Горохов с надзирателями приперлись Клондайка ловить.

— Вот мерзость, — искренне возмутилась Коза.

— Гадкие людишки! — поддержала Валя. — Теперь будете путаться в догадках, думать на своих…

Надя встретила Клондайка, направляясь в конюшню за Ночкой, в этот же день и рассказала о ночных посетителях. Клондайк совсем не испугался или виду не подал. Только пожал плечами.

— Пусть ловят, работа не из простых.

Она очень боялась, что их могут увидеть из казарм и заторопилась…

— Завтра дежурю, зайду обязательно, а двери действительно запирать надо, — лукаво усмехнулся он, — когда я захожу и мы вдвоем.

Надя дернулась и пошла, не оглядываясь. Лучше бы и он не оглядывался тоже, нечего смотреть, как движется кочан капусты.

Вечером, закончив с хлебом, Надя поспешила выпроводить своих помощниц, затем тщательно вымыла лицо и руки, надела шифоновую кофту и даже волосы распустила. Уселась ждать, а чтобы не выглядеть уж очень ожидающей, взялась писать домой письмо. Радио давно смолкло, и письмо было написано, а его все не было. Утром, когда застучали о порог ноги, Надя проснулась и не сразу сообразила, что проспала ночь, положив голову на стол.

Подавая бригадам лотки с хлебом в узкое окошко раздачи, она, не переставая, думала о том, почему он не пришел.

Нельзя было, что-то помешало? Или испугался опера? Но нет, это напрочь исключалось.

С того дня Клондайк надолго пропал, и даже Валя перестала ехидно улыбаться и только раз спросила:

— Интересно, куда подевался Клондайк? Давно его не видать. Уж не сбежал ли от ласковых женщин и злых оперов?

— Да что ему на себя неприятность навлекать, когда такие слежки и стуки, — буркнула Коза и покосилась на Валю сердитыми глазами.