История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
Надя промолчала, будто и не слышала. По дороге в пекарню она опять думала, о том, что могло случиться, а потом пришла к согласию сама с собой: «И к лучшему, и хорошо, меньше возможности попасть к ссученному уголовнику Боре Ремизову. «Что Бог делает, все к лучшему, ему виднее!» — так говорила тетя Маня», — так повторила теперь себе она, стараясь унять чувство тревоги и страха за его судьбу, что росли в ней с каждым днем и, чем дальше, тем сильнее.
Доходили слухи, что майор Корнеев сделал грандиозный разгон и нахлобучку Павиану — старшему начальнику режима за нерадивость и леность его подчиненных.
— Капитан, оперуполномоченный Горохов, на них нажаловался, — сказала по секрету своей соседке по нарам дневальная Черного Ужаса.
Но Валя с ее великолепным слухом все же услышала, (а возможно, и соседка по нарам не хранила секрет) — и тут же доложила в хлеборезке.
Надя похолодела: «Все! Так и есть, отправили его в другой гарнизон!» Но и тут смолчала. А что могла сказать? Только стихами любимого Клондайком Тютчева:
Молчи, скрывайся и таиИ чувства и мечты свои.Валя, полная ликующего злорадства, продолжала:
— Неймется Мартышке, хочется всем нагадить — и врагам, и друзьям, и зечкам, и вольняшкам, всех на рога поднять, чтоб чувствовали, где находятся.
Надя приготовилась поддержать ее в том же духе, — злобы и обиды на опера, но замолкла, первая заслышав шаги Клондайка. Только он один отряхивал снег на пороге тамбура, остальные вольняшки перлись, как попало: «Уберут, авось, не барыни». Сердце ее бешено заколотилось, она метнулась поискать брусок наточить нож.
— Ножи наточены, сегодня на кухню носила, — насмешливо сказала Валя, сверкнув лисьими глазами. Она тоже знала его шаги.
Дверь распахнулась, и на пороге появился Клондайк, внося с собой облако сверкающей морозной пыли. После обычного «здравствуйте» и стояния по стойке «Смирно! Входит начальство» он приветливо улыбнулся и, даже не взглянув на пайки, спросил:
— Разрешите у вас погреться? Не дайте пропасть живой душе!
Валя засуетилась, схватила тряпку, быстро вытерла табурет и подставила ему.
«Ишь, хозяйка нашлась!» — шепнул бес, и Надя, вздернув нос, гордо прошагала в комнатуху.
— Что это вас давно не видно было? — продолжала щебетать Валя. «Штаны не обмочи!» — злобно напомнил бес.
— А вы заметили? Надеюсь, не скучали? — шутливо осведомился Клондайк.
— Как же, как же, и заметили, и скучали! — Надя не выдержала, вышла…
Клондайк стянул рукавицу, и она увидела, что левая рука у него забинтована далеко за манжет гимнастерки.
— Что с вашей рукой? — в один голос воскликнули обе.
— Пустяк! Дрова рубил, топор соскочил с топорища.
— Рубили дрова? — с сомненьем спросила Надя.
— Да! — обращая к ней свое оживленное лицо, сказал он.
(Чуть позже Надя узнала от Мымры, что Клондайк был послан начальником конвоя сопровождать этап уголовников «в законе» с пересылки на ОЛП Цементного завода, где правили ссученные воры.
Едва законники переступили порог вахты, как их уже ожидали ссученные хозяева. Увидев такое дело, прибывшие кинулись обратно на вахту. Завязалась
— Царь ваш, расстрелянный Николай Второй, тоже вынужден был колоть дрова в минуту жизни горькой и трудной, — язвительно сказала Валя.
— Сравнение не в мою пользу, — сдержанно заметил Клондайк, — спасибо за информацию.
Надя уловила недовольство и холодок в его голосе и толкнула незаметно Валю, но та с удовольствием продолжила:
— Да, а небезызвестный вам летчик Герман Геринг в своем охотничьем домике умудрялся нарубить за вечер дров на целую зиму.
Надя похолодела. «Жди взрыва», — шепнул бес. Но «милый, добрый», как про себя подумала Надя, Клондайк никак не выдал себя ни гневом, ни шуткой.
— До свиданья, — так же вежливо сказал он и вышел из хлеборезки.
— Чего это он? — притворно удивилась Валя.
— А кому охота выслушивать твои познания о фашистах? Ты бы раньше поинтересовалась, кто хочет слушать о них!
— Не сообразила! Конечно, эти люди ему как серпом по одному месту. Интересно, доложит он оперу, что я его к нацисту приравняла.
— А что ему докладывать? Он и сам мог тебя в карцер упрятать! — живо возразила Надя.
— Мог, мог! — согласилась Валя. — Но не сделает этого по известным причинам, — с ехидным лукавством сказала она.
— По каким же причинам? Тебя побоится?
— О нет! Чего ему меня бояться? Вас он побоится, уронить себя в ваших глазах. Не так разве?
— Пользуетесь моей добротой, госпожа Валивольтраут, это неблагородно! — и обе рассмеялись, думая одно и то же, но по-разному.
Хлеб разделали быстро, и Валя ушла в барак. Можно было поспать до подъема. Только разденешься, приляжешь, а он пожалует. Нехорошо, может подумать, нарочно разделась. Прилегла, только тапочки скинула. И едва закрыла глаза, как тотчас вспомнила Клондайка. Обиделся на то, что сравнили его с царем или нацистом? А может быть, и вообще не обиделся? Да и что обидного — сравнение с царем? Ее много раз называли царицей, когда она стояла на сцене в тюлевом, из занавесок, платье и ничего обидного она в этом не находила, наоборот! Торжествовала. Царь! Что о нем знала Надя? Ничего, хотя нет! Вспомнила. Однажды Дина Васильевна пошла с ней на второй этаж, где была библиотека, и там между окном и шкафом с книгами Надя увидела портрет молодого, красивого мужчины с прозрачными, ласковыми и чуть насмешливыми глазами. Он был одет в военную форму, в медалях и орденах. Точь-в-точь как полковник в фильме «Чапаев».
— Кто это? — не удержалась и спросила Надя, пораженная внешностью мужчины.
Дина Васильевна оставила ноты и подошла к портрету. Любовно обмахнув рукавом слегка запылившееся стекло, она сказала:
— Это один очень несчастный и непонятный человек. Неудачи преследовали его всю жизнь. А рисовал портрет знаменитый художник Серов. Помнишь? Внизу висит репродукция с портрета «Девушка с персиком».
Надя кивнула: — Помню!
— Эта девушка — молодая Мамонтова. Так этот портрет тоже кисти Серова, репродукция, конечно.