История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
Надя промолчала, будто и не слышала. По дороге в пекарню она опять думала, о том, что могло случиться, а потом пришла к согласию сама с собой: «И к лучшему, и хорошо, меньше возможности попасть к ссученному уголовнику Боре Ремизову. «Что Бог делает, все к лучшему, ему виднее!» — так говорила тетя Маня», — так повторила теперь себе она, стараясь унять чувство тревоги и страха за его судьбу, что росли в ней с каждым днем и, чем дальше, тем сильнее.
Доходили слухи, что майор Корнеев сделал грандиозный разгон и нахлобучку Павиану — старшему начальнику режима за нерадивость и леность его подчиненных.
— Капитан, оперуполномоченный Горохов, на них нажаловался, — сказала по секрету своей соседке по нарам дневальная Черного Ужаса.
Но Валя с ее великолепным слухом все же услышала, (а возможно, и соседка по нарам не хранила секрет) — и тут же доложила в хлеборезке.
Надя похолодела: «Все! Так и есть, отправили его в другой гарнизон!» Но и тут смолчала. А что могла сказать? Только стихами любимого Клондайком Тютчева:
Молчи, скрывайся и таиИ чувства и мечты свои.Валя, полная ликующего злорадства, продолжала:
— Неймется Мартышке, хочется всем нагадить — и врагам, и друзьям, и зечкам, и вольняшкам, всех на рога поднять, чтоб чувствовали, где находятся.
Надя приготовилась поддержать ее в том же духе, — злобы и обиды на опера, но замолкла, первая заслышав шаги Клондайка. Только он один отряхивал снег на пороге тамбура, остальные вольняшки перлись, как попало: «Уберут, авось, не барыни». Сердце ее бешено заколотилось, она метнулась поискать брусок наточить нож.
— Ножи наточены, сегодня на кухню носила, — насмешливо сказала Валя, сверкнув лисьими глазами. Она тоже знала его шаги.
Дверь распахнулась, и на пороге появился Клондайк, внося с собой облако сверкающей морозной пыли. После обычного «здравствуйте» и стояния по стойке «Смирно! Входит начальство» он приветливо улыбнулся и, даже не взглянув на пайки, спросил:
— Разрешите у вас погреться? Не дайте пропасть живой душе!
Валя засуетилась, схватила тряпку, быстро вытерла табурет и подставила ему.
«Ишь, хозяйка нашлась!» — шепнул бес, и Надя, вздернув нос, гордо прошагала в комнатуху.
— Что это вас давно не видно было? — продолжала щебетать Валя. «Штаны не обмочи!» — злобно напомнил бес.
— А вы заметили? Надеюсь, не скучали? — шутливо осведомился Клондайк.
— Как же, как же, и заметили, и скучали! — Надя не выдержала, вышла…
Клондайк стянул рукавицу, и она увидела, что левая рука у него забинтована далеко за манжет гимнастерки.
— Что с вашей рукой? — в один голос воскликнули обе.
— Пустяк! Дрова рубил, топор соскочил с топорища.
— Рубили дрова? — с сомненьем спросила Надя.
— Да! — обращая к ней свое оживленное лицо, сказал он.
(Чуть позже Надя узнала от Мымры, что Клондайк был послан начальником конвоя сопровождать этап уголовников «в законе» с пересылки на ОЛП Цементного завода, где правили ссученные воры.
Едва законники переступили порог вахты, как их уже ожидали ссученные хозяева. Увидев такое дело, прибывшие кинулись обратно на вахту. Завязалась драка не на жизнь, а на смерть, однако никто из охраны и местных надзирателей и не подумали остановить бойню. И только глупый Клондайк полез разнимать урок, за что и получил по руке отрезком водопроводной трубы. «Так ему, дураку, и надо, не лезь!» — сказал опер).
— Царь ваш, расстрелянный Николай Второй, тоже вынужден был колоть дрова в минуту жизни горькой и трудной, — язвительно сказала Валя.
— Сравнение не в мою пользу, — сдержанно заметил Клондайк, — спасибо за информацию.
Надя уловила недовольство и холодок в его голосе и толкнула незаметно Валю, но та с удовольствием продолжила:
— Да, а небезызвестный вам летчик Герман Геринг в своем охотничьем домике умудрялся нарубить за вечер дров на целую зиму.
Надя похолодела. «Жди взрыва», — шепнул бес. Но «милый, добрый», как про себя подумала Надя, Клондайк никак не выдал себя ни гневом, ни шуткой.
— До свиданья, — так же вежливо сказал он и вышел из хлеборезки.
— Чего это он? — притворно удивилась Валя.
— А кому охота выслушивать твои познания о фашистах? Ты бы раньше поинтересовалась, кто хочет слушать о них!
— Не сообразила! Конечно, эти люди ему как серпом по одному месту. Интересно, доложит он оперу, что я его к нацисту приравняла.
— А что ему докладывать? Он и сам мог тебя в карцер упрятать! — живо возразила Надя.
— Мог, мог! — согласилась Валя. — Но не сделает этого по известным причинам, — с ехидным лукавством сказала она.
— По каким же причинам? Тебя побоится?
— О нет! Чего ему меня бояться? Вас он побоится, уронить себя в ваших глазах. Не так разве?
— Пользуетесь моей добротой, госпожа Валивольтраут, это неблагородно! — и обе рассмеялись, думая одно и то же, но по-разному.
Хлеб разделали быстро, и Валя ушла в барак. Можно было поспать до подъема. Только разденешься, приляжешь, а он пожалует. Нехорошо, может подумать, нарочно разделась. Прилегла, только тапочки скинула. И едва закрыла глаза, как тотчас вспомнила Клондайка. Обиделся на то, что сравнили его с царем или нацистом? А может быть, и вообще не обиделся? Да и что обидного — сравнение с царем? Ее много раз называли царицей, когда она стояла на сцене в тюлевом, из занавесок, платье и ничего обидного она в этом не находила, наоборот! Торжествовала. Царь! Что о нем знала Надя? Ничего, хотя нет! Вспомнила. Однажды Дина Васильевна пошла с ней на второй этаж, где была библиотека, и там между окном и шкафом с книгами Надя увидела портрет молодого, красивого мужчины с прозрачными, ласковыми и чуть насмешливыми глазами. Он был одет в военную форму, в медалях и орденах. Точь-в-точь как полковник в фильме «Чапаев».
— Кто это? — не удержалась и спросила Надя, пораженная внешностью мужчины.
Дина Васильевна оставила ноты и подошла к портрету. Любовно обмахнув рукавом слегка запылившееся стекло, она сказала:
— Это один очень несчастный и непонятный человек. Неудачи преследовали его всю жизнь. А рисовал портрет знаменитый художник Серов. Помнишь? Внизу висит репродукция с портрета «Девушка с персиком».
Надя кивнула: — Помню!
— Эта девушка — молодая Мамонтова. Так этот портрет тоже кисти Серова, репродукция, конечно.